Иосиф Бродский. Избранное 2

Иосиф Бродский. Избранное 2

CОНЕТ К ЗЕРКАЛУ

Не осуждая позднего раскаянья
Не искажая истины условной
Ты отражаешь Каина и Авеля
Как-будто отражаешь маски клоуна.
Как-будто все мы только гости поздние,
Как-будто наспех поправляем галстуки,
Как-будто одинаково - погостами
Покончим мы разнообразно-лучшие
Не сознавая собственную зыбкость,
Ты будешь вновь разглядывать улыбки.
И различать за мишурою ценность,
Как за щитом обмана нежность...
О, ощути за суетою цельность
И на обычном циферблате - вечность.

x x x

Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Я различу на лицах твой взмах.
Не далеко за цинковой рекою
Где стекла дребезжат наперебой,
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы.
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Где ты живешь средь вороха бумаг
И запаха увянувших цветов,
Мне не найти оставленных следов.
Я различу на улице твой взмах.
Как хорошо в оставленных домах
Любить одних и находить других.
Из комнат бесконечно дорогих
Любовью умолкающей дыша,
На век уйти куда-нибудь спеша.
Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Не далеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат.
Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река блестит из темноты,
Всю ночь несет в Голландию цветы.

СТУК

Свивает осень в листьях эти гнезда.
Здесь в листьях осень,
Стук тепла,
Плеск веток, стук сквозь день,
Сквозь воздух.
Завернутые листьями тела
Птиц горячи.
Здесь дождь рассвет не косит.
Чужую смерть, ее слова, тот длинный лук, песок
Великих рек, ты говоришь, да, осень, ночь проносит.
Развертываясь им наискосок-
К деревьям осени, их гнездам - мокрым боком -
Здесь вновь рассвет
Приходит с грунтовых аэродромов
Минувших лет. К Якутии тех лет повернут лик:
Да, дважды дрожь до смерти
Твоих друзей, твоих друзей, из гнезд
Негромко выпавших , их дрожь. Вот на рассвете
Здесь тоже дрожь. Ты тронешь ствол.
Здесь гнет
Их гнезда, гнезда, гнезда - стук умерших
О теплую траву. Тебя здесь больше нет,
Их нет.
В свернувшемся листе сухом, на мхе истлевшем
Теперь в тайге один лишь след. О, гнезда, гнезда черные
Гнезда без птиц, гнезда в последний раз,
Так страшен свет ваш. С каждым днем все меньше,
Вот, впереди, смотри, все меньше нас.
Осенний свет свивает эти гнезда.
В последний раз шагнешь на задравшийся мост.
Смотри: кругом стволы.
Ступай, пока не поздно,
Услышав крик из гнезд, услышав крик из гнезд.

ПОСВЯЩЕНИЕ ГЛЕБУ ГОРБОВСКОМУ

Уходишь из любви в яркий солнечный свет безвозвратно.
Слышишь шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно.
В теплом облаке дня, в темном вечере зло, полусонно
Лай собаки - сквозь квадратные гнезда газона.
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
С каждым страданьем, забывая былые невзгоды.
И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно
Беспокойно вступая в туманное новое утро.
Как стремительна осень в этот год путешествий!
Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий
Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья,
Ударяясь о камень- мечта урбаниста.
Я хочу переждать, перегнать, пережить это время.
Новый взгляд на окно, опуская ладонь на колени.
И белесое небо, листва, и заката полоска сквозная,
Словно дочь и отец, как-то раньше уходят, я знаю.
Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон.
Пролетают, летят, ударяясь о землю, падают боком
Все, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете
Это жизнь, словно дочь и отец, словно дочь и отец,
но не хочется смерти.
Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо.
О, живи на земле, как угодно живи, даже падай
Но придет еще время - расстанешься с горем и болью
И наступят года без меня с постоянной любовью.
Соскользни по стеклу, словно платье с плеча
как значок поворота
Оглядываясь, как прежде, на долго ль, как прежде, на месте
Не осенней тоской - ожиданьем зимы, несмолкающей песней.
Воротишься на родину. Ну, что же
Гляди вокруг, кому ты еще нужен,
Кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу,
Во всем твоя вина, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти домой с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.

x x x

Теперь все чаще чувствую усталость,
Все реже говорю о ней теперь.
О, помыслов души моей кустарность
Веселая и теплая артель!
Каких ты птиц себе изобретаешь,
Кому их даришь или продаешь,
И современным голосом поешь?
Вернись, душа, и перышко мне вынь,
Пускай о славе радио споет нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
Как выглядела с птичьего полета?
Покуда снег, как из небытия,
Кружит по незатейливым карнизам,
Рисуй о смерти улица моя,
А ты, о птица, вскрикивай о жизни,
Вот я иду, где-то ты летишь,
Уже не слыша сетований наших,
Вот я живу, а где-то ты кричишь
И крыльями взволнованными машешь.

ПАМЯТНИК

Поставим памятник
В конце длинной городской улицы
Или в центре широкой городской площади,
Памятник,
Который впишется в любой городской ансамбль,
Потому что будет
Немного конструктивен и очень реалистичен,
Поставим памятник,
Который никому не помешает.
У подножия пьедестала
Мы разобьем клумбу,
А если позволят отцы города,
Небольшой сквер,
И наши дети Будут жмуриться на толстое
Оранжевое солнце,
Принимая фигуру на пьедестале
За прилизанного мыслителя,
Композитора
Или генерала.
У подножия пьедестала - ручаюсь -
Каждое утро будут появляться цветы
Поставим памятник,
Который никому не помешает.
Поставим памятник,
Мимо которого мы будем спешить на работу,
Около которого Будут фотографироваться иностранцы,
Ночью
Мы подсветим его снизу прожекторами.
Поставим памятник лжи.

x x x

"Был светлый небосвод
светлей тех ног
И слиться с темнотою он не мог."

В тот вечер возле нашего огня
Увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего,
Как уголь были зубы у него.
Он черен был, как ночь, как пустота,
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
Спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствовал теней,
Так черен, что не делался темней,
Так черен, как полуночная мгла,
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди.
Как место между ребрами в груди.
Как яма под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг:
В паху его царил бездонный мрак.
Cпина его была уже не видна,
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его блестели как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто он был чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
Меж нами оставался до утра.
Зачем не отходил он от костра,
Зачем он черным воздухом дышал,
Раздавленными сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.

ОДИНОЧЕСТВО

Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступеньки этой лестницы
Уходят из под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество, -
Ты можешь рассуждать о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И кстати - самого зачатия
Мадонной
Сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.
Да, лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами
Которые потом до странности
Покажутся тебе широкими
Покажутся большими, пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом до крайности,
Послужат для тебя перилами,
/Хотя и не особо чистыми/
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.

ПИСЬМО РИМСКОМУ ДРУГУ ИЗ МАРЦИАЛА

Нынче ветренно, и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
Чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
Дальше локтя не пойдешь, или колена.
Сколь же радостней, прекраснее вне тела:
Ни объятье невозможно , ни измена!

x x x

Посылаю тебе , Постум,эти книги.
Что в столице? Мягко стелят? Спать не жестко?
Как там Цезарь, чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги , ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
Лишь согласное гуденье насекомых.

x x x

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
Был купцом он - деловит, но не заметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
Он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! А умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.

x x x

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря подальше, и от вьюги.
Лебезить не надо, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюги мне милей, чем кровопийца.

x x x

Этот ливень переждать с тобой , гетера,
Я согласен, но давай-ка без торговли:
Брать сестерций с покрывающего тела -
Все равно, что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало.

x x x

Вот и прожили мы больше половины,
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы оглядываясь, видим лишь руины"
Взгляд, конечно , очень варварский, но верный.
Был в горах.Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им....
Как там в Ливии, мой Постум, - или где ты там?
Неужели до сих пор еще воюем?

x x x

Помнишь,Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
........., Постум, и общается с богами.
Что ж, попьем вина, закусим хлебом.
..............Расскажешь мне известья...
Постелю тебе в саду, под чистым небом
Расскажу, как называются созвездья.

x x x

................ друг твой, любящий сложенье,
................вычитанию заплатит.
Забери из под подушки сбереженья,
Там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
В дом гетер, за городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.

x x x

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе,
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Март 1972

ПЕСНЯ НЕВИННОСТИ, ОНА ЖЕ - ОПЫТА

"Дитя на облаке узрел я,
оно мне молвило, смеялось ..."
Вильям Блейк

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
Не ходить в пальто, а в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
Мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы учебники прочтем, вопреки заглавью,
То, что нам приснится и будет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ они - нас.
Это самое лучшее: плюс на минус.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
Дикой лани, а если мы девы сами,
То юношей стройных возьмем в супруги,
И не будем чаять души друг в друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
Мы смеясь совершим свои ошибки.
И тогда живущие на покое
Мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим ходом.
Наши окна занавешены будут тюлем.
А не забраны черной решеткой тюрем.
Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые броши приколем к платьям.
Если кто без денег , то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
Целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
И увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
С временами года, числом четыре,
Перемножив, и баки залив горючим ,
Двадцать мест, поехать куда получим.

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
Чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешив мы сами встанем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
В окружении внуков и внучек. Если
Их не будет, дадут посмотреть соседи
В телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
Завтра не может быть так же плохо,
Как вчера, и словно сие писати
В .......... следует нам ...........
Потому что душа существует в теле,
Жизнь будет лучше, чем мы хотели,
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
Ибо так вкусно: нам так сказали.

"Внемлите глас певца!"
Вильям Блейк

Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скучно плакать.
Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
И ему не встать , уколовшись шприцем
Или оземь грянувшись, стройным принцем.
Зная медные трубы мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
Тех, кто сделан из другого теста.
Нам не нравиться время, но чаще место.
Потому что север далек от юга,
Наши мысли цепляются друг за друга.
Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
Завершая вечер грузинским чаем.

Мы не видим всходов из наших пашен
Нам судья противен, а защитник страшен.
Нам дороже свайка , чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам звезда во лбу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
Бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья,
Мы не знаем зачем на деревьях листья.
И когда их срывает бурей до срока,
Ничего не чувствуешь, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
Наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
Чтоб искать отличье орла от цапли.

Мы не боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
Пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем кому сказать: "Не надо!"
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
Или сына в майке не встать нам с нами.
Наша тень длиннее, чем тень перед нами.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги, жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему так вышло? И будет ложью
На характер свалить или на волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платим за всех, и не надо сдачи.

1972г.

НАБРОСОК

Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Cе вид Отечества. Гравюра.
На лежаке Солдат и Дура.
Старуха чешет мертвый бок.
Се вид Отечества. Лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей - куча на полу.
Луна сверкает , зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, туча ....
Пускай художник, паразит,
Другой пейзаж изобразит.

1971-й год

Птица уже не влетает в форточку,
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
Я не падаю: сила трения
Возрастает с падением скорости.
Сердце скачет, как белка в хворосте
Ребер. И горло поет о возрасте.
Это уже старение.
Старение. Здравствуй, мое старение.
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
Мучает зрение. Я заранее
Область своих ощущений пятую
Обувь скидывая, спасаю ватою
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
Ныне объект внимания.
Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции древней, по крайней мере.
Смрадно дыша и треща суставами
Пачкаю зеркало. Речь о саване
Еще не идет. Но уже те самые,
Что тебя вынесут, входят в двери.
Здравствуй, младое и незнакомое
Племя! Жужжащее, как насекомое,
Время нашло, наконец, искомое
Лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица - Ивана в тереме,
Чую дыхание смертной темени
Фибрами всеми я жмусь к подстилке.
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
Прокатятся с грохотом ниже пояса,
Не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
Не отличая очки от лифчика,
Боль близорука, а смерть расплывчата,
Как очертания Азии.
Все, что я мог потерять, утрачено
Начисто. Но достиг я начерно
Все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучания
Трогает мало - пусть жизнь оболгана
Или оправдана им на долго, но
Старение есть отрастание органа
Слуха, рассчитанного на молчание.
Старение! В теле все больше смертного
То есть ненужного жизни. С медного
Лба исчезает сияние местного
Света. И черный прожектор в полдень
Мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
Совестно браться за труд Господен.
Впрочем , дело , должно быть, в трусости.
В страхе . В технической акта трудности
Это - влияние грядущей трупности:
Всякий распад начинается с воли,
Минимум коей - основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
Я был как все. То есть жил похожею
Жизнью. С цветами входил в прихожею.
Пил. Валял дурака под кожею,
Брал, что давали. Душа не зарилась
Не на свое. Обладая опорою,
Строил рычаг. И пространству в пору я
Звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!
Слушайте, дружина, враги и братия!
Все, что творил я, творил не ради я
Слезы в эпоху кино и радио,
Но не ради речи родной, словесности.
За каковое реченье - жречество
/Сказано ж доктору: сам пусть лечится/
Чаши лишились в пиру Отечества,
Нынче стою в незнакомой местности.
Ветренно. Сыро, темно и ветренно.
Полночь швыряет листву и ветви на
Кровлю. Можно сказать уверенно:
Здесь исключаю я дни, теряя
Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
Черпая кошкой, что шлемом суздальским,
Из океана волну, чтобы сузился.
Хрупай рыбу, пускай сырая.
Cтарение! Возраст успеха, знание
Правды. Изнанки ее. Изгнания.
Воли. Ни против ее, ни за нее
Я ничего не имею. Коли ж
Переборщит - возоплю: нелепица
Сдерживать чувства. Покамест - терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
Это не разум, а кровь всего лишь.
Данная песня не вопль отчаянья.
Это - следствие одичания.
Это - точней - первый крик отчаянья,
Царствие чье представляю суммою
Звуков, исторгнутых прежде мокрою,
Затвердевшей нынче в мертвую
Как бы натуру гортанью твердую.
Это и к лучшему. Так я думаю.
Вот сие то, о чем я глаголю:
О превращении тела в голую
Вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
Но в пустоту, чем ее не высветили.
Это к лучшему. Чувство ужаса
Вещи не свойственно. Так что лужица
Подле вещи не обнаружится,
Даже если вещица при смерти.
Точно Тезей из пещеры Миноса,
Выйдя на воздух и шкуру вынеся,
Не горизонт вижу я - знак минуса
К прожитой жизни. Острей, чем меча
Лезвие это, и им отрезана
Лучшая часть. Так вино от трезвого
Прочь убирают, и соль от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечем.
Бей в барабан о своем доверии
К ножницам, в коих судьба материи
Скрыта. Только размер потери и
Делает смертного равным Богу.
/Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки/
Бей в барабан пока держишь палочки
С тенью своей маршируя в ногу!

18.09.82

В ОЗЕРНОМ КРАЮ

В те времена, в стране зубных врачей,
Чьи дочери выписывают вещи
Из Лондона, чьи стиснутые клещи
Вздымают вверх на знамени ничей
Зуб Мудрости, для, прячущей во рту,
Развалины почище Парфенона,
Шпион, лазутчик, пятая колонна
Гнилой цивилизации - в быту
Профессор красноречия - я жил
В колледже возле Главного из Пресных
Озер, куда из водорослей местных
Был призван для вытягиванья жил.
Все то, что я писал в те времена,
Сводилось неизбежно к многоточию.
Я падал, не расстегиваясь, на
Постель свою. И ежели я ночью
Отыскивал звезду на потолке,
Она, согласно правилам сгоранья,
Сбегала на подушку по щеке
Быстрей, чем я загадывал желанье.

1972

НА СМЕРТЬ ДРУГА

Имя реку тебе - потому что не станет за труд
Из-под камня тебя раздобыть - от меня, анонима,
Как по тем же делам: потому, что и с камня сотрут,
Так и в силу того, что я свержу, и, камня помимо
Чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса -
На эзоповой фене в отечество белых головок.
Где на ощупь и слух наколол ты свои полюса
В мокром космосе злых корольков и визгливых сидовок.
Имя реку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
То ли Духа святого, то ли поднятой пыли дворовой,
Похитителю книг, сочинителю лучшей из од
На паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,
Слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
Обожателю змей в колонаде жандармской кирзы,
Одинокому сердцу и телу бессчетных постелей-
Да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
В нашей бурой земле, мелких труб проходимцу и дыма,
Понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
И замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может лучшей нам нету калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучше не надо,
Вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто.
Чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно кто-то трубит на верху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный протяжный поклон
С берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.

1973

ПОЛДЕНЬ В КОМНАТЕ

Полдень в комнате. Тот покой,
Когда наяву как во
Сне, пошевелив рукой,
Не изменить ни чего.
Свет проникает в окна, слепя.
Солнце, войдя в зенит,
Луч кладет на паркет , себя
Этим деревенит.
Пыль, осевшая на порах скул.
Калорифер картав.
Тело, застыв, продлевает стул,
Выглядит как кентавр.

Вспять оглянувшиеся : тень, затмив
Профиль, чье ремесло
Затвердевать, уточняет миф
Повторяя число
Членов. Их переход от слов
К цифрам не удивит.
Глаз переводит, моргнув, число в
Несовершенный вид.
Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
Ни, тем более, лечь,
Воспринимает 4 , 6,
3 лучше, чем речь.

Я родился в большой стране,
В устье реки. Зимой
Она всегда замерзала. Мне
Не вернуться домой.
Там ,заглядевшись на девку, "ах"
Произносит корнет.
В цифрах есть нечто, чего в словах,
Даже крикнув их, нет.
Птица щебечет, из-за рубежа,
Вернувшись в свое гнездо.
Муха бьется в стекле, жужжа
Как 80 , или 100 .

Там был город, где благодаря
Точности перспектив
Было вдогонку броситься зря,
Что-нибудь упустив...
Мост под замерзшей рекой уже
Сталью своих хрящей
Мысли рождал о другой зиме.
Т.Е. зиме вещей.

Твердые вещи всегда тверды
В некоторых пределах. Свет
Им сообщает углы, черты,
В сумерках -силуэт.
Взвившись из воздуха, то есть из
Небытия, рука
Гладит поверхность предмета - и с
Легкостью мотылька
Чувство реальности и т.д.
Пряча в пыльной горсти,
Возвращаемся в воздух, где
Твердого не найти ...

Там были комнаты. Их размер
Порождал ералаш.
От чего потолок, в чей мел
Взор устремлялся ваш,
Только выигрывал. Зеркала
Копили там до темна пыль,
Осевшую,как зола Горкуланума, на
Обитателей, стопки книг,
Стулья: в окне - слюда
Инея. То , что случилось в них,
Случалось в них навсегда.

В будущем цифры рассеют мрак.
Цифры не умира.
Только меняют порядок, как
Телефонные номера.
Сон их, вечным пером привит
К речи, расширит рот,
Удлинит алфавит:
Либо наоборот.
Что будет выглядеть, как мечтой
Взысканная земля
Синий , режущей глаз чертой-
Горизонтом нуля.

Или - как город, чья красота,
Неповторимость чья
Отражением своим сыта,
Как Нарцисс у ручья.
Так размножается камень, вещь,
Воздух. Так зрелый муж,
Осознавший свой жуткий вес,
Не избегает луж.
Так отчаянно по лицу
Памяти пятерней скребя,
Ваше сегодня, под стать слепцу,
Опознает себя.

Все, что я говорю, могло
Быть сказано про меня.
Я - лишь действующее стекло,
Отражение дня.
Я готов говорить точь в точь
Коридор, календарь,
Комнату в полдень, число и проч. -
Пишу для взгляда в даль.
Так сильнее, чем детский визг,
Вас терзает мотив,
Что издает грамофонный диск,
Двигаться прекратив.

В будущем, суть в амальгаме, суть
В отраженном вчера
В столбике будет падать ртуть,
Летом жужжит пчела.
Там будут площади с эхом, в сто
Превосходящим раз
Звук. Что только повторит то,
Что обнаружит глаз.
Я не умру, когда час придет.
Но посредством ногтя
С амальгамы меня сотрет
Какое-нибудь дитя.
Знай, что более мясо, плоть
Искренний звук , разгон
Мысли ничто не повторит, -
Хоть наплоди легион.
Но, как звезда через тыщу лет,
Ненужная никому,
Что не источает свет,
Как поглощает тьму, -
Следуя дальше, чем тело, взгляд
Глаз, уходя вперед,
Станет назад посылать подряд
Все, что в себя вберет.

НОВЫЙ ЖЮЛЬ ВЕРН

Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна
Корвет разрезает волны профилем Ференца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
С криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то
Только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
И капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы
Брамса Штурман играет циркулем, задумавшись над прямой
Линией курса. И синеющее впереди пространство
Смешивается в подзорной трубе с оставшимся за кормой.

Пассажир отличается от матроса
Шорохом шелкового белья,
Условиями питания и жилья,
Повторением какого-нибудь бессмыленного вопроса.
Матрос отличается от лейтенанта
Отсутствием эполет,
Количеством лент, нервами,
Перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
Нашивками, выражением глаз,
Фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
Чтением "Критики чистого разума", Мопасана и "Капитала" .
Капитан отличается от Адмиралтейства
Одинокими мыслями о себе,
Отвращением к синеве,
Воспоминаниями о длинном уик-энде,
Проведенном в имении тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
Выглядит одновременно как дерево и журавль,
Из-под ног которых ушла земля.

Разговоры в кают-компании.
"Конечно, эрцгерцог - монстр!
Но если как следует разобраться,
Нельзя не признать за ним некоторых заслуг..."
"Рабы обслуживают господ, господа обслуживают рабство...
Какой-то порочный круг". "Нет, спасательный круг."
"Восхитительный херес". "Я всю ночь не могла уснуть."
"Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи."
"...а если открылась течь. Я читал, что бывают течи.
Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!
Вам случалось тонуть, лейтенант?"
"Никогда, но акула меня кусала."
"Да, любопытно... но представьте, что течь...
И представьте себе..."
"Что ж, может это заставит подняться на палубу."

Разговоры на палубе. "Я, профессор, тоже в молодости мечтал
Открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу."
"И что же вам помешало?" "Наука мне не под силу.
И потом - тити - мити." "Простите." "Э - э...презренный
человек, он есть кто. Он вообще комар."
"Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!
Не забывайте, что я ..." "Простите меня, кузина!"
"Слышишь, кореш." "Чего." "Чего это там, в дали."
"Где." "Да справа по борту."
"Не вижу." "Вон там." "Ах, это."
"Вроде бы кит. Завернуть не найдется."
"Не-а, одна газета."
"Но оно увеличивается! Смотрите! Оно увели..."

Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
Интереснее груши.
На земле существует четыре стены и крыша.
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше, и зовем его "Миша".
А если хватает воображения - "Федя".
Ничего подобного не происходит в море.
Кита в его первозданном, диком
Виде не трогает имя Боря.
Лучше его звать Диком.
Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
Многим из них не отыскать причины:
Не свалить на Луну перечисляя пятна,
Ни на злую волю женщины или мужчины.
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас: их жуткий
Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б Дарвин туда нырнул,мы б не знали "закона джунглей".
Или внесли бы в оный поправки.

"Капитан, в этих местах затонул"Черный Принц"
При невыясненных обстоятельствах." "Штурман Бенц!"
"Ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь."
"В этих местах затонул так же русский "Витязь".
"Штурман Бенц!Вы думаете, что я
Шучу. При невыясненных обстоя..."
Неукоснительно двигается корвет.
За кормой - Европа, Азия, Африка: Старый и Новый Свет.
Каждый парус выглядит в профиль как знак вопроса.
И пространство хранит ответ.

"Ирина!" "Я слушаю." "Взгляни-ка сюда, Ирина."
"Я же сплю."
" Все равно. Посмотри-ка , что это там" "Да где?"
"В иллюминаторе." "Это ... Это, по-моему субмарина."
"Но оно извивается!" "Ну, что из того. В воде
Все извивается." "Ирина!" "Куда ты тащишь меня. Я раздета!"
"Ну, гляжу. Извивается .... но ведь это ....это....
Это гигантский спрут!.. И он лезет к нам, Николай!..."

Море внешне безжизненно, но оно
Полно чудовищной жизни, которую не дано
Постичь, пока не пойдешь на дно.
Что порой подтверждается сетью, тралом.
Либо пляской волн, отражающих как бы в вялом
Зеркале творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водой , однако, он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там под водой, с пересохшей глоткой,
Жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри,
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три ....

Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели
Сыро и душно. Тем не менее не одиноко.
Рядом сидят два дикаря и играют на укулеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
Различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это - единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак.
Вероятно так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы пойти просто на дно, либо попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
О чем я их не спрошу, слышу странное "хили-хули"
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся тоннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу. Но вчера на панели
Мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо.
"Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
Пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. Раньше была семья,
Но жена и т.д. И ему ничего иного
Не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог /сокращенно Ося/ карает жестокосердие
И гордыню, воцарившиеся на земле."
"Обещал, что если останусь, то обрету бессмертие."
Вторник. Ужинал у Немо. Было вино, икра.
/С "Принца" и с "Витязя"/. Дикари подавали, скаля
Зубы. Обсуждали начатую вчера
Тему бессмертия, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь в "Ла Скала"
Представь себе, вечер, свечи. Со всех сторон осьминог.
Немо с его бородой и с глазами, голубыми, как у младенца
Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок..."
Здесь обрываются письма к Бланш де Ларю от лейтенанта Бенца.

Когда корабль не приходит в определенный порт
Ни в назначенный срок, ни позже,
Директор компании произносит:"Черт!"
Адмиралтейство:"Боже!"
Оба не правы. Но откуда нам знать о том,
Что приключилось. Ведь не попросишь чайку,
Ни акулу, с ее набитым ртом,
Не направишь овчарку
По следу. И какие вообще следы
В океане. Ведь это сущий
Бред. Еще одно торжество воды
В состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
Доски, обломки мачты, спасательный круг.
Все без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень, за ней - зима.
Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката
Молчаливые волны могут свести с ума
Красотою заката.
И становится ясно, что нечего вопрошать
Ни пространством горла, ни с помощью радиозонда
Синюю рябь, продолжающую улучшать
Линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
Факты, которых, собственно кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк.
И оседает на пол. Горизонт улучшился. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
Безымянный предмет, и колокол глухо бьет
В помещении Ллойда.