ЗЛОВЕЩИЕ ВСХОДЫ
ПОХОД, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
Пока нацисты еще терялись в обширном и многообразном потоке германской реакции, оставались организацией преимущественно локального характера, итальянский фашизм уже к середине 1921 г. выдвинулся в качестве ударной силы контрреволюционного террора. В Германии террористские функции, кроме нацистов, выполняли фрейкор, черный рейхсвер, многочисленные военизированные националистические союзы и организации, в Италии же политическое насилие стало монополией сквад-ристов. Итальянские господствующие классы и экономически, и политически, и организационно были слабее германских. Даже более умеренные их фракции, которые не без тревоги взирали на бесчинства фашистов, не видели иногда выхода, кроме включения этой новой силы в систему управления государством. Было ясно, что существующее положение вещей не может оставаться неизменным, нужен был какой-то решительный шаг.
На итальянском политическом горизонте маячили реакционная и либерально-реформистская альтернативы. Необходимо было сделать выбор.
Реализации либерально-реформистской альтернативы препятствовали как расстановка сил в социалистической партии, где реформистскому течению противостояли максималистские «революционные фракции», так и относительная слабость буржуазных леволиберальных группировок.
Замыслы сторонников «либерального курса» вызывали недоверие праволиберальных, или, точнее сказать, консервативных, фракций верхов. Да и сами по себе эти планы были слишком куцыми: они предусматривали главным образом участие реформистов в качестве младших партнеров в правительственной комбинации. Социальные уступки, которые по логике вещей должны были лечь в основу такого курса, сводились к минимуму.
Тем временем фашисты изо всех сил старались продемонстрировать благожелателям в верхах свою активность и боеспособность. Пользуясь попустительством, а то и прямой поддержкой властей, фашистские скуадры терроризировали страну. Они громили помещения рабочих партийных и профсоюзных организаций, редакции газет, кооперативы, квартиры неугодных политических деятелей, в том числе не только коммунистов и социалистов, но и католиков. В частности, погром был учинен в доме левокатолического парламентария Г. Мильоли. На транспорте, предоставляемом властями, фашисты совершали карательные экспедиции не только против селений, но и против крупных городов. Особого размаха террор достиг в провинциях Эмилия и Романья, где позиции левых были сильны и в городах, и в деревнях. О том, что при желании властям не стоило бы большого труда подавить фашистский террор, свидетельствовал эпизод в Сарцане близ Генуи 21 июля 1921 г. Колонна из 500 сквадристов во главе с А. Думини, который войдет в историю как убийца депутата-социалиста Д. Маттеотти, по пути в Каррару заняла станцию Сарцана. Но там находились восемь полицейских и три солдата под командой капитана. Думини вступил с ним в переговоры. Сквадристам, привыкшим к содействию властей, надоело ждать исхода переговоров. Они окружили маленький отряд и стали шуметь, что пора покончить с болтовней. Тогда разозленные представители власти взяли ружья на изготовку. Из фашистских рядов раздался револьверный выстрел. Ответом стал ружейный залп. Несколько убитых и раненых фашистов осталось на земле, остальные обратились в бегство. Инцидент в Сарцане явился уникальным событием, явным исключением из общего правила, как и поведение болонского префекта Ч. Мори, пытавшегося усмирить фашистов. Не случайно Мори вскоре лишился должности.
Как явление общенационального масштаба, фашизм формируется в рамках политической стратегии буржуазии.
Если землевладельцы Паданской долины и часть промышленников использовали фашистов как ландскнехтов для расправы с крестьянами и рабочими, то даже умеренные группировки пошли на вовлечение фашистов в партийно-политическую структуру правящего лагеря. Джолитти, например, рассчитывал «приручить» фашистов и с их помощью «образумить» социалистическую партию. Он был в то время твердо уверен в том, что ему удастся сохранить контроль над ситуацией. (Только в 1924 г. он голосовал против доверия режиму чернорубашечников.) Даже представитель леволиберального крыла Ф. Нитти, предпринимавший немало усилий в духе либерально-реформистского курса, в конечном счете склонился к мысли о необходимости включения фашистов в правительственную коалицию. Летом 1922 г. он вел переговоры с Муссолини, нащупывая конкретные условия для подобного варианта.
Конечно, позиции различных либеральных группировок были при этом неодинаковы. Для Нитти дело шло о политическом эксперименте. Чтобы обеспечить его осуществление, нужно дать фашистам значительную свободу.
Этот взгляд на вещи сохраняется у Нитти и после того, как Муссолини пришел к власти. Весной 1923 г. либеральный политик подробно излагал свою точку зре-пия: «Необходимо, чтобы фашистский эксперимент совершался без помех: никакой оппозиции с нашей стороны... Если эксперимент не удастся, никто не сможет сказать, что в этом повинны мы или хотя бы что мы чинили препятствия. Если же он удастся, все должно будет вернуться к нормальному порядку вещей и к конституции, а это единственное, чего я желаю и в чем фашисты могут сослужить нам службу» 1. Суть этих замыслов, как справедливо отмечает П. Алатри, сводится к следующему: «Фашисты должны были, но существу, вытащить каштаны из огня, т. е. раздавить социализм, а затем передать „очищенное" таким путем государство святошам либерализма и демократии» 2. Мавр сделает свое дело и уйдет, полагали Нитти и его единомышленники.
Планы Джолитти были выдержаны в духе довоенного трансформизма. Умудренный прошлым опытом политик рассчитывал, что в рамках широкой коалиции удастся сгладить острые углы политической практики и идеологии фашистов, «нормализовать» фашизм, введя его в определенные конституционно-парламентские рамки как ценное к ним дополнение. Фашистский экстремизм должен был стать «живительным импульсом», освежающей струей для одряхлевшего либерализма. Безусловно, Муссолини не столь уже приятный партнер, но ведь в прошлом каток трансформизма укатывал и правых и левых. На это и надеялся престарелый политик, явно недооценивая, как и Нитти, динамику фашизма.
Наконец, целью правых либералов во главе с Саландрой было создание консервативно-фашистской коалиции. Естественно, Саландра рассчитывал стать премьер-министром такого реакционного правительства, но достойное место в нем предполагалось отвести и фашистам. Незадолго до «похода на Рим» Саландра, встречаясь с делегацией фашистов своего родного города, просил, чтобы его считали «почетным фашистом»: он записался бы в активные фашисты, если бы ему не было 60 лет3. Конечно, консервативный политик, зашел так далеко, потому что предвкушал момент, когда он станет главой кабинета. Но вряд ли у него вырвались бы такие слова, не будь он проникнут чувством близости к новой политической силе. Депутат Сандрини, также представитель праволиберальных кругов, считал фашизм спасителем либеральной Италии и силой, способной консолидировать правящий лагерь: «В фашизме я вижу принцип, который объединяет всех нас». Именно эти группировки итальянских верхов рассматривали фашизм как «немного, к сожалению, грубое, но мускулистое крыло либерализма» 4. Они даже опасались буржуазно-демократической альтернативы консервативно-фашистскому решению. Их страшила возможность создания коалиции из социал-реформистов Турати, либералов Нитти и представителей католической партии «пополяри» во главе с Л. Стурцо.
Даже те буржуазные ученые, которые хотели бы преуменьшить степень ответственности верхов, не могут не считаться с суровой реальностью фактов. Так, итальянский историк Р. Де Феличе признает вину правящих кругов Италии, похоронивших возможность создания буржуазно-демократического правительства с участием реформистских лидеров Ф. Турати и Д. Маттеотти. Господствующие классы Италии избрали решение «более простое и более соответствующее традициям» — они предпочли ориентироваться на фашизм 5. Если для либералов левого толка ориентация на фашизм была прежде всего следствием определенных политических расчетов, то консервативное крыло либералов исходило главным образом из принципиального сходства своих внутриполитических и внешнеполитических установок с фашистскими. Особенно четкие формы фашистско-консервативный альянс принял на, так сказать, локальном уровне. Американский историк Ч. Майер прав, говоря, что важным фактором укоренения фашизма в структуре страны было не только насилие, но и фактическое слияние фашистских организаций с ассоциациями землевладельцев, местными либеральными клубами, коммерческими и промышленными группировками6. Этот сплав в свою очередь оказывал сильное давление на Рим. Фашистские тенденции в правящих верхах подкреплялись мощными импульсами, исходившими от провинциальной элиты.
Финансово-промышленные круги оказывали фашистам не менее широкую и существенную поддержку, чем их политическое представительство. К осени 1921 г. у буржуазии прошел острый приступ «великого страха». Революционное движение шло на убыль, «большевистская угроза» уже не выглядела прямой и непосредственной. Недавно пережитый ужас оставил неизгладимый след в сознании финансово-промышленных магнатов. Теперь они были «обозлены, но отнюдь не настроены панически».
Делать ставку на фашизм их побуждали не страх и растерянность, а целый комплекс соображений тактико-стратегического характера. В 1921 г. им удалось воспользоваться экономическим спадом для контрнаступления против трудящихся. Но весной 1922 г. наметилось улучшение конъюнктуры. Крупная буржуазия опасалась, что это может привести к новому подъему рабочего движения. Чтобы радикально устранить возможность подобной угрозы, нужно было принять меры, не дожидаясь возникновения нового революционного подъема. В фашизме многие влиятельные промышленники и банкиры как раз и усматривали подходящее орудие для своеобразной превентивной контрреволюции, призванной установить режим, который сможет обеспечить твердый порядок, право собственности и беспрепятственного получения прибыли. Глава фашистов Муссолини, по словам президента Конфиндустрии 1920—1922 гг. Э. Конти, в глазах делового мира был человеком, который больше верит в элиту, чем в массу,— человеком, который «борется против тех, кто стремится ввести господство серпа и молота...». Естественно такой человек «не мог не нравиться Конфиндустрии» 7.
С фашизмом крупная буржуазия связывала свои надежды на обновление экономической политики Италии. Уже говорилось, что влиятельные промышленно-финансовые круги были недовольны либеральными правительствами, которые пытались маневрировать, шли на определенные уступки трудящимся, вторгались порой в прерогативы предпринимателей. Кроме того, добавился негативный эффект банковского кризиса конца 1921 г., перед которым правительство оказалось несостоятельным.
Со своей стороны Муссолини всячески пытался рассеять опасения банковско-промышленного мира насчет антикапиталистических тенденций фашистского движения, убедить его в том, что именно фашизм сможет обеспечить спокойствие и порядок. Меняется направленность фашистской пропаганды. Псевдореволюционная фразеология отходит на второй план. Главное теперь — обоснование курса на укрепление социальной стабильности в рамках существующего капиталистического порядка. Если XIX век был веком революции, заявлял Муссолини, то XX век стал веком реставрации. Первая мировая война была революционной в том смысле, что она ликвидировала «век демократии, век числа, большинства, количества. Процесс реставрации по направлению вправо виден в своих конкретных проявлениях». Все громче звучит хвала капитализму, представляющему собой прежде всего иерархию, «разработку, отбор и координацию ценностей, созданных веками,— ценностей, незаменимых и сегодня...» 8. Однако Муссолини не мог отказаться от революционаристской позы. Он прекрасно понимал, что фашизм не смог бы выполнять свою социально-политическую функцию и в значительной мере утратил бы ценность для верхов, если бы открыто идентифицировался с буржуазией. С помощью головоломных демагогических трюков Муссолини пытается решать одновременно обе задачи. «Фашистская революция», разглагольствовал он, будет не экономической, а политической. Ее задачей не является разрушение буржуазного экономического порядка, а лишь модернизация его посредством синдикалистского импульса, который ликвидирует социальные противоречия и прекратит итальянцев в социально единую нацию производителей 9. На основе такой словесной эквилибристики без труда можно было провозгласить революцией любую акцию, с помощью которой фашистам удалось бы приобщиться к власти.
Главарь фашистов начинает много говорить о компромиссах. Уже после выборов 1921 г. он помышляет о министерском портфеле. Особенно нравится ему портфель министра иностранных дел. Но сначала надо было укрепить контроль над собственным движением, придать ему более респектабельный облик. Необходимо было обуздать провинциальных фашистских главарей, демонстративно именовавших себя расами (так называли эфиопских племенных вождей). Расы чувствовали себя полновластными хозяевами на местах. Там они находили поддержку администрации и местных нотаблей. Привыкшие к постоянным террористическим акциям, ощущая почти полную безнаказанность, они и приход к власти мыслили однозначно: только поход на Рим, который представлялся этим провинциальным головорезам большой карательной экспедицией вроде тех, что они совершали чуть ли не ежедневно против рабочих и крестьянских организаций. Автономия местных фашистских организаций также таила опасность (кое-где дававшую о себе знать), что в них может скопиться неконтролируемый, преимущественно антикапиталистический экстремистский заряд.
Ареной укрощения строптивых расов стал римский съезд (ноябрь 1921 г.), где фашистское движение было преобразовано в партию. Сочетая кнут с пряником, Муссолини в принципе добился своего. Не обошлось без перепалок, однако финал был театральным: «братские» объятия и поцелуи. Самому красноречивому представителю фронды Д. Гранди Муссолини предложил руководство римским изданием «Пополо д'Италиа» и соредакторство теоретического журнала «Джераркия». Гранди не устоял перед таким соблазном. В начале 1922 г. в «Попо-ло д'Италия» можно было прочесть написанную им статью «Миф и реальность», где он ставил вопрос о тактике фашистов и давал на него хотя и несколько уклончивый, но все-таки совсем иной ответ, чем до римского съезда: «Реформисты фашизма? Может быть, да»10. Консолидация партии, укрепление личных позиций Муссолини обеспечили ему значительную свободу маневра.
Чтобы еще более упрочить связь с крупным капиталом, Муссолини и его «мозговой трест» разрабатывают такую экономическую программу, в которой учтены самые насущные требования финансово-промышленных магнатов. Еще летом 1921 г. Муссолини, используя сравнение государства со сторуким гигантом, говорил, что «девяносто пять рук следовало бы ампутировать, т. е. нужно превратить государство в институт чисто юридический и политический». Необходимо вернуться к государству «манчестерского», т. е. классически либерального, типа. На римском съезде Муссолини развивает эту линию: «В экономических делах мы являемся либералами, так как считаем, что национальная экономика не может быть доверена коллективным и бюрократическим ведомствам». Было обещано превратить в частные предприятия железные дороги и телеграф. «Государство этическое, а не государство монополистическое»,— провозглашал главарь фашистов.
Фашистские авторитеты в области экономики (А. Де Стефани, М. Рокка, О. Корджини) развивают эту тему, находившую горячий отклик у делового мира. Они требовали лишить парламент инициативы предлагать новые расходы. В разработанной ими программе речь шла о форме государственного аппарата, о передаче государственных предприятий в частные руки, об ограничении масштабов общественных работ. По мнению фашистских «либералов», нужно было пересмотреть социальные законы, «которые сковывали производство»: «национальной экономике может только повредить обложение налогами богатых в пользу бедных»11.
Выступая 20 сентября 1922 г. в Удине, Муссолини уверял промышленников, что фашизм положит конец всякому государственному вмешательству в экономику. Об этом он говорил и во время встречи с «капитанами индустрии» 16 октября 1922 г., т. е. в самый канун «похода на Рим». Эволюция Экономической программы фашистской партии свидетельствует о том, что фашисты соизмеряли свои программные положения прежде всего с интересами финансово-промышленных магнатов. Если тех обременяло государственное вмешательство, фашисты становились «либералами».
Многообещающая экономическая программа фашистов еще более усиливала желание промышленников и банкиров увидеть их партию у власти. Накануне «похода на Рим» Муссолини мог твердо рассчитывать на политическую, экономическую и моральную помощь делового мира. Это придавало ему уверенность в той сложной политической игре, которую он вел сразу за несколькими столами.
Муссолини стучится во все двери. Он готов обсуждать самые невероятные варианты правительственных коалиций. Главарь фашистов в решающие месяцы 1922 г. ведет почти синхронно переговоры с Саландрой, Орландо, Джо-литти, Нитти, Д'Аннунцио, премьер-министром Фактой. К. этому следует добавить контакты с крупными промышленниками и финансистами, двором, армией. Особенно ловко были проведены переговоры с премьер-министром Фактой, которого не без основания считали ставленником Джолитти. Муссолини опасался авторитета и опыта «человека из Дронеро» и предпочитал иметь дело с недалеким и серым премьер-министром. Муссолини сумел убедить его. К осени 1922 г. Факта был уверен, что только он сможет решить важнейшую политическую задачу, стоявшую перед итальянскими верхами, и войдет в историю как политик, которому удалось «нормализовать» фашизм. Факта даже позволил себе повести двойную игру по отношению к своему покровителю Джолитти. В конечном счете он был одурачен Муссолини, как, впрочем, и многие другие. Столь широкий диапазон тактических маневров Муссолини объяснялся тем, что практически все основные фракции верхов и их лидеры были готовы в той или иной мере сотрудничать с фашизмом. Кому из партнеров Муссолини по переговорам не хотелось предстать в роли спасителя буржуазного общества, сумевшего «приручить фашизм»? Не будь столь далеко идущего совпадения целей и интересов правящих верхов и фашистов, никакая тактическая изворотливость Муссолини не смогла бы подготовить исход событий осени 1922 г.
Путь к власти фашистам был практически открыт после того, как стала очевидной невозможность сформи¬рования антифашистской коалиции. В стране не созрели предпосылки для сотрудничества между левыми и бур¬жуазно-демократическими силами. В левом лагере не было единства. Социалистическая партия раздиралась внутренними противоречиями между реформистами и максималистами. Реформистские элементы из социалисти¬ческой партии и профсоюзов занимали пассивную, фак¬тически непротивленческую позицию. Эффективность антифашистской борьбы молодой коммунистической пар¬тии, созданной лишь в январе 1921 г., снижалась из-за ее относительной слабости, недостаточности политическо¬го опыта. Слабость антифашистского лагеря продемонст¬рировала неудача всеобщей забастовки в августе 1922 г.12 И правящие верхи, и фашисты чувствовали, что следует торопиться, чтобы не упустить благоприятный для госу¬дарственного переворота момент.
Разобщенность антифашистских сил поставила реше¬ние вопроса о приходе фашизма к власти в зависимость от позиции верхов, а это и предопределило приход к влас¬ти Муссолини. Осенью 1922 г. речь могла идти лишь о его конкретных сроках и условиях. Как раз эти кон¬кретные проблемы и обсуждались во время непрерывных переговоров, которые активно вел Муссолини с разнооб¬разными партнерами. По мере того как лидер фашистов обретал все большую уверенность в скором приобщении к власти, росли его притязания. Если недавно он готов был удовлетвориться министерским портфелем, то теперь он собирался стать главой правительства. В донесении армейской разведки от 17 октября 1922 г. излагалось со¬держание конфиденциальной беседы Муссолини с одним из приближенных. Будущий дуче говорил, что «все гото¬во для военного переворота...». Причем Муссолини «на¬столько уверен в победе и в том, что он хозяин положе¬ния, что он предвидит даже первые акты своего прави¬тельства». Когда собеседник задал вопрос, не лучше ли было бы найти решение путем участия фашистов в пра¬вительству, Муссолини ответил: «В этом случае мы пре¬вратились бы в пленников; участие в правительстве озна¬чало бы ликвидацию фашизма» 13.
Тем не менее и в конфиденциальных беседах Муссо¬лини не открывается до конца. Официальная фашистская историография изображала дуче главным организатором и руководителем «похода на Рим», превозносила его решительность и непреклонность. Между тем есть свидетельства ближайших его клевретов о том, что он склонялся скорее к компромиссу и им приходилось «гнать его в Рим пинками» 14. Это две крайние точки зрения, истина скорее всего между ними. Вероятно, Муссолини, если бы дело зависело только от его воли, предпочел бы спокойный путь в правительство. Но за его спиной была целая армия алчущих власти мелких и средних фашистских иерархов, а самое главное — множество обманутых его пропагандой рядовых фашистов, нетерпеливо ожидавших обещанной «революции». Муссолини не мог не считаться с экстремистской динамикой своего движения, кроме того, риск, связанный с осуществлением переворота, к осени 1922 г. был сведен к минимуму. Расстановка сил в правящем лагере служила гарантией успеха. Тем не менее Муссолини решил подстраховаться. Сам он стоял как бы над практической подготовкой к походу, сохраняя полную свободу рук, оперативное пространство для маневрирования, и в любой момент мог бы отмежеваться от мероприятия в случае его неудачи.
На совещании в Милане 16 октября было создано специальное «верховное командование» из четырех человек — квадрумвират. Четверка квадрумвиров в известной мере олицетворяла различные социально-политические тенденции фашистского движения. М. Бьянки, секретарь фашистской партии, представлял синдикалистскую ветвь, крупный земельный собственник Ч. Де Векки — консервативно-монархическую реакцию, отставной генерал Э. Де Боно — милитаристов, а И. Бальбо был типичным ландскнехтом — авантюристом, «траншейным аристократом». «Верховное командование» разработало детальный план: всю Италию разделили на 12 зон, в каждой из которых намечалось сформировать отряды с целью захвата власти на местах и продвижения к столице.
24 октября в Неаполе состоялся смотр фашистского воинства. Муссолини произнес речь перед сборищем в 40 тыс. человек. Все они дружно скандировали: «На Рим! На Рим!». Всеобщая мобилизация была назначена на 27 октября. Квадрумвиры избрали место для командного пункта в Перудже, а Муссолини из Неаполя, минуя и Рим, и Перуджу, отправился в Милан, где и засел в 800 километрах от цели похода.
В Перудже «верховное командование» выбрало резиденцию как раз напротив местной префектуры. Достаточно было небольшого отряда солдат или полицейских, что бы обезглавить готовившийся поход. На деле же все происходило совсем иначе. Когда поздним вечером 27 октября к префекту явились три фашистских делегата и предложи ли сдать полномочия, тот немедленно уступил, и фашисты ночью взяли под контроль все ключевые пункты. По такому же сценарию разворачивались события и в других местах. Стычки были редчайшим исключением из общего правила. Несмотря на легкость, с которой осуществлялись замыслы фашистов, квадрумвиры в первую же ночь (с 27 на 28 октября) потеряли всякий контроль над мобилизацией фашистских колонн. Более того, они ухитрились даже потерять друг друга. Между квадрумвирами не было и политического единодушия. В отличие от своих коллег, твердо стоявших за кабинет во главе с Муссолини, Де Векки был не против правительства во главе с Саландрой.
В дневнике «кампании» генерал Де Боно записал утром 28 октября: «...верховное командование почти полностью изолировано от действий, которые разворачиваются в провинциях» 15. На Рим должны были наступать три колонны: одну из них возглавляли маркиз Перроне-Компаньи и генерал Чеккерини, вторую — Ильори и генерал Фара, а третью — Боттаи. Их должен был поддерживать резерв, возглавляемый еще одним отставным генералом — Дзамбони. Утром 28 октября маркиз Пер-роне-Компаньи с 4-тысячным отрядом находился в 60 км северо-западнее Рима и не мог воспользоваться железной дорогой для дальнейшего продвижения. Колонна Ильори (2 тыс. человек) располагалась в 30 км севернее Рима, а в 25 км восточнее столицы с самой многочисленной колонной (8 тыс. человек) стоял Боттаи. Резерв генерала Дзамбони находился еще весьма далеко от Рима, причем из 3 тыс. людей были вооружены лишь 300. Если полагаться на данные А. Таски, то 28 октября против 12-тысячного римского гарнизона сосредоточились 14 тыс. фашистов 16. Командир римской дивизии генерал Пульезе приводит другие цифры: в столице 28 октября было 28 тыс. солдат, а им противостояли 26 тыс. фашистов, из-за прекращения железнодорожного движения разрозненных и блокированных на отдаленных подступах к Риму 17. Так или иначе, правительственные силы имели все возможности для разгрома фашистов. Это прекрасно понимал укрывшийся на всякий случай в Милане Муссолини, это сознавали и квадрумвиры. Они с огромной тревогой восприняли весть о том, что правительство Факта намерено ввести осадное положение. Беспокойство по этому поводу явно ощущается в дневниковых записях Де Боно. Но вот 28 октября наступает разрядка. Получена телеграмма: осадное положение не будет объявлено, король не подписал декрет. «Мы с Микелино (Бьянки.— П. Р.) обнимаемся»,— писал Де Боно. В Риме Чиано, Де Векки и Гранди даже прослезились от радости. Ведь у фашистских иерархов были все основания опасаться в случае столкновения с войсками новой Сарцаны, только на сей раз в общенациональном масштабе.
Почему же Виктор Эммануил III не подписал декрет о введении осадного положения? Ответить на этот вопрос теперь не так уж трудно. Вообще, удивительнее было бы, если бы он его подписал. Такой шаг мог привести к краху фашистского движения, а это не входило в планы правящих кругов и королевской династии. Да и премьер-министр Факта едва ли был настойчив, когда принес на подпись королю декрет, который искренне одобряли лишь очень немногие члены его кабинета. Факта еще не потерял надежды на сговор с Муссолини и полагал, что слухи о возможном подписании декрета сделают того сговорчивее. Не собиралось разгонять фашистов и армейское руководство. Постоянная помощь военных кругов была немаловажным фактором становления фашизма. Военщина видела в нем, как свидетельствует влиятельный армейский журнал того времени, «самую живую и действенную силу страны, которая желает избавить Италию от пут прошлого, чтобы повести ее, свободную и гордую, к лучшему будущему» 18. На вопрос о позиции армии в ночь с 27 на 28 октября, т. е. в то время, когда речь шла о введении осадного положения, генералы Диас и Джиральди ответили так: «Армия исполнит свой долг, однако было бы лучше не подвергать ее испытанию» 19. Не случайно Муссолини, представляя свое правительство палате депутатов, отвел центральное место на правительственной скамье генералу Диасу, а слева от себя поместил адмирала Таона де Ревеля. Одним из самых весомых аргументов в пользу фашизма были демарши, организованные Конфиндустрией и влиятельными местными группировками промышленников и банкиров. Деловой мир вмешался в ход событий, требуя включения в правительство.
К всеобщему облегчению итальянских верхов декрет остался пустой бумажкой. Факта ушел в отставку, формирование кабинета с участием фашистов возложили на Саландру. Муссолини по телефону было предложено войти в правительство. Первоначально он чуть было не согласился. Один из его окружения, А. Финци, просто вырвал у него трубку из рук. Тем временем стало известно, что декрет об осадном положении не подписан, и Муссолини занял твердую позицию: он намерен не просто войти в правительство, а возглавить его. Промышленники Милана и лидеры Конфиндустрии поддержали притязания фашистского главаря, и вечером 29 октября из Рима в Милан от имени короля была направлена телеграмма, приглашавшая Муссолини прибыть в столицу.
Пока голодные и промокшие под холодным осенним сквадристы топтались на подступах к Риму, их отправился туда в спальном вагоне. Утром 30 октября, опередив свои колонны, Муссолини прибыл в столицу и отправился к королю, чтобы разыграть перед сценку в своем стиле. Глава фашистов предстал перед монархом в черной рубашке, серо-зеленых галифе к, театрально попросив прощения за свою боевую походную форму, так как он только что прибыл с поля боя, к счастью бескровного.
Движение фашистских колонн теперь можно было остановить, но Муссолини нужна была легенда, нужен был «героический» псевдореволюционный ореол для похода который, в сущности, даже не состоялся. Десятки квадристов должны поверить, что поход все-таки был. И Муссолини уже в качестве премьер-министра открыл ворота Рима для постоянно прибывавших фашистских скуадр. Так создавалась иллюзия захвата власти, тогда как на самом деле, она была вручена Муссолини господствующими классами. Конечно, кое-кому из представителей традиционной элиты хотелось бы в качестве гарантии видеть в роли ментора при Муссолини такого испытанного консервативного политика, как Саландра. Но в конце концов главное заключалось в том, чтобы провести превентивную контрреволюцию». Муссолини это хорошо понимал и повел собственную политическую игру с «позиции силы», добиваясь неограниченной личной власти. Приход к власти фашистского лидера объясняется не столько его тактическими маневрами, сколько единством стратегических целей крупного капитала, монархии, военщины и фашизма. Муссолини знал, чего хотят от него верхи. «Важно ясно и твердо сказать в этот момент, что сегодня в Италии есть государство и мы заставим его уважать посредством законов, а если понадобится,— с помощью пулеметов»,— заверял он тех, кто вручил ему власть.
В то же время у рядовых участников движения нужно было поддерживать иллюзию «революционности» фашизма, иллюзию насильственного захвата власти. Муссолини не жалел усилий, чтобы «поход на Рим» выглядел в глазах масс формой «революции». Мы совершили уникальную революцию, заявил он в интервью, данному «Коррьере делла сера»: «В какую эпоху, в какой стране мира совершалась революция, подобная этой? Революция делалась в то время, как службы функционировали, торговля продолжалась, в то время, как служащие были на своих местах, рабочие на заводах, крестьяне мирно работали на полях. Это революция нового стиля!» 20. (Вспомним, что именно «поход на Рим» представлялся Меллеру ван ден Бруку образцом «консервативной революции».) «Поход на Рим»,— поход которого фактически не было, стал одним из главных мифов итальянского и международного фашизма. На выставке современного итальянского искусства летом 1935 г. в Париже экспонировалась крупноформатная картина, изображавшая Муссолини верхом на коне во главе марширующих на Рим легионеров. По мере удаления от времени событий миф обрастал все новыми и новыми наслоениями, все более и более отрывался от исторической реальности.
Приход Муссолини к власти оказал существенное воздействие на становление фашизма за пределами Италии. До 1933 г. итальянский фашизм был главным воплощением этого международного феномена, эталоном для всех прочих его разновидностей. В этом качестве он становится важным фактором генезиса международного фашизма, влияя на его идеологию и организационные формы, политическую тактику и пропагандистские методы, темпы вызревания.
«ПИВНОЙ ПУТЧ»,
ИЛИ НЕУДАЧНЫЙ ДЕБЮТ ГИТЛЕРА
«Поход на Рим» послужил вдохновляющим примером для германских фашистов. Гитлер признавал серьезное воздействие итальянского фашизма на формирование нацистской партии. Прямое влияние итальянского опыта прослеживается в первой значительной политической акции нацистской партии, мюнхенском так называемом «пивном путче» 8—9 ноября 1923 г. Под его внешне опереточной формой скрывалось достаточно серьезное политическое содержание. Его смысл и значение можно понять лишь в контексте замыслов и действий общегерманской реакции в период революционного кризиса 1923 г. *
Сторонники консервативной политики, базирующейся на грубом насилии, всегда составляли могущественную фракцию германских господствующих классов. Правительство Эберта—Штреземана, сочетавшее насилие с более гибкими методами, казалось им слишком мягким. Монополистические магнаты, военщина, представители политического консерватизма разрабатывали планы создания диктаторского режима, способного железным кулаком подавить революционное движение и «переиграть войну». В качестве формы такого режима намечалась директория из военных и промышленников. Видная роль в этих планах отводилась баварским реакционерам, горделиво называвшим свою провинцию «ячейкой порядка». К тому времени заметное, хотя далеко еще не главное, место среди прочих элементов баварской реакции принадлежало гитлеровской НСДАП. Именно баварцы выступили застрельщиками в борьбе правых сил против имперского правительства, рискнувшего избрать более гибкую внешнеполитическую линию.
Актом открытого неповиновения правительству было введение в Баварии 26 сентября 1923 г. чрезвычайного положения. Фактически установилась диктатура генерального государственного комиссара Г. фон Кара, командующего VII военным округом генерала О. фон Лоссова и начальника полиции полковника Г. фон Зейссера. По их планам Баварии предназначалась роль трамплина для броска на «революционный Вавилон»,
------------
* О подготовке и проведении путча см. также: Гинцберг Л. И. Рабочее и коммунистическое движение в Германии в борьбе против фашизма (1919—1933 гг.). М., 1978.
----------------
т. е. Берлин. По-путно предполагалось расправиться с рабочими правительствами Саксонии и Тюрингии. Были установлены контакты с командующим рейхсвером генералом Сектой, с людьми самого могущественного германского магната Г. Стиннеса, т. е. с «господами с Севера», как их называли баварцы. Триумвиры привлекли под свои знамена нацистов, ландскнехтов из «национальных союзов». Многие из этих организаций объединились с нацистскими штурмовыми отрядами в «Боевой союз», его политическим вождем стал Гитлер, а военное руководство досталось отставному подполковнику Крибелю.
Принципиальное единство цели не снимало острых внутренних противоречий, обусловленных личным честолюбием лидеров, расхождениями по вопросам тактики и форм организации власти. У нас одни цели, разъяснял свое отношение к фашистам итальянскому корреспонденту фон Кар, различие только в методах. Что же касается Гитлера, то он «демагог в лучшем смысле слова, безусловно желающий только добра» 21.
Образцом для подражения нацистам служил дуче. «Разве не возможно у нас то, что смогла сделать в Италии кучка решительных людей? Итальянский Муссолини есть и в Баварии. Его зовут Адольф Гитлер»,— говорил приближенный фюрера, журналист Г. Эссер 22. Кара и Лоссова более привлекал пример хортистского режима в Венгрии. Им весьма импонировал образ действий испанского диктатора Примо де Риверы, только что 13 сентября совершившего государственный переворот.
С большим трудом баварский триумвират сдерживал нетерпеливых штурмовиков. На совещании 24 октября Лоссов призывал главарей «национальных союзов» и штурмовых отрядов сохранять спокойствие и ждать сигнала. 26 октября последовал приказ об «осенних маневрах», предусматривающий приведение в боевую готовность 7-й дивизии и военизированных организаций. «Господа с Севера» с подозрением относились к баварскому сепаратизму. Генералов и профессиональных политиков несколько шокировали нацистские методы ведения политической борьбы. Баварские лидеры в свою очередь упрекали в бездействии «господ с Севера». 3 ноября Зейс-сер ездил в Берлин, где встречался с Сектой, генеральным директором Стиннеса Мину и другими влиятельными лицами. Ему пришлось выслушать — только в более изысканных выражениях — то же, что Лоссов говорил вождям «национальных союзов». Берлинцы оставили право выбора момента за собой.
6 ноября Лоссов в очередной раз созвал строптивых партнеров и в преддверии грядущих событий потребовал от них беспрекословного повиновения. В отличие от руководителей «национальных союзов», осуждавших триумвират за нерешительность, Гитлер заподозрил, что триумвиры хотят оставить его за бортом. Вечером он долго совещался с Д. Эккартом и прибалтийским графом Шейб-нер-Рихтером, международным авантюристом, выполнявшим миссию посредника между фюрером и примкнувшим к нацистскому движению кумиром германских милитаристов Людендорфом. Энергичный и решительный, граф оказался в центре всех дел, связанных с подготовкой путча. Утром 7 ноября Гитлер и Шейбнер-Рихтер обсуждали с лидерами союзов Крибелем и Вебером военную сторону мероприятия, имевшего целью опередить триумвиров.
Акция первоначально планировалась в ночь с 10 на 11 ноября. Однако 8 ноября в огромном зале пивной «Бюргерброй» было назначено собрание баварских нотаблей. В роли докладчика — сам генеральный комиссар Кар. Нацистские осведомители из баварских министерств и полиции сообщали, что собрание явится прелюдией к реставрации Виттельсбахов и «походу на Берлин». На просьбу Гитлера об аудиенции Кар отвечал, что сможет принять его только 9 ноября. Подозрения Гитлера переросли в уверенность: собрание в «Бюргерброй» станет форумом для провозглашения «национальной революции». В самой дате суеверный фюрер усмотрел символическое значение. Ведь 8 ноября находится как раз между годовщинами мюнхенской и берлинской революций 1918 г. Кроме того, разве Лоссов не говорил 24 октября, что «поход на Берлин» начнется самое позднее через две недели? В беседе с графом Гельдорфом, прибывшим из Берлина, Лоссов утром 8 ноября угрожающе заявлял, что баварцам надоело ждать «господ с Севера». Гельдорф, будущий глава берлинских штурмовиков, тут же помчался к Шейбнер-Рихтеру. Срок акции был перенесен на 20 час. 30 мин. 8 ноября, т. е. через полчаса после начала собрания. Силами мюнхенских штурмовиков и подразделений «национальных союзов» под командой Геринга, Крибеля, Вебера, Рема предполагалось захватить склады с оружием, занять главный вокзал и телеграф. Путчистам была обеспечена поддержка пехотного училища, офицеры и курсанты которого (среди них пасынок Людендорфа лейтенант Пернет) симпатизировали нацистскому движению. Ключевым пунктом операции являлась пивная «Бюргерброй». Все зависело от позиции собравшихся там «их превосходительств». Выступление Гитлера было, по существу, борьбой не против них, а за них.
Вооружившись пистолетом и нацепив на сюртук железный крест, Гитлер к 20 час. 30 мин. подъехал к «Бюргерброй». Предварительно он по телефону просил Кара не начинать доклад до его прибытия, в надежде что ему удастся склонить генерального комиссара к совместным действиям. Однако тот с возмущением ответил, что не может из-за господина Гитлера заставлять ждать три тысячи собравшихся. Вестибюль был набит людьми до отказа. Гитлер обратился к полицейскому с требованием немедленно очистить помещение. Полиция повиновалась и расчистила путь подоспевшим вскоре штурмовикам из «ударной бригады Гитлера». Они, не мешкая, заняли вестибюль и установили там пулеметы. К Людвигсбрюкке (мост через Изар) подвезли орудие. Здание было блокировано. Когда один из полицейских позвонил в управление, начальство дало краткую инструкцию: поддерживать порядок на улице и не вмешиваться. Инструкция исходила от Фрика, которого Гитлер через час назначил главой мюнхенской полиции, а через десять лет министром внутренних дел «третьего рейха». Настало время для подключения к акции Людендорфа. Шейбнер-Рихтер отправился к отставному полководцу, чье внимание было поглощено уходом за розами. По замыслу Гитлера, появление Людендорфа в «Бюргерброй» должно было произвести благоприятный психологический эффект.
В 20 час. 45 мин. с пистолетом в руке во главе вооруженных до зубов штурмовиков Гитлер ворвался в переполненный зал, где значительная часть присутствовавших спокойно дремала, убаюканная докладом генерального комиссара. «Национальная революция началась!» — провозгласил Гитлер. Прерванный на полуслове Кар застыл в оцепенении. Навстречу глашатаю «национальной революции» поднялся полицейский майор Хунглингер. Гитлер с криком приставил- к его груди пистолет. Телохранители мигом убрали полицейского с дороги. В зале раздались возмущенные возгласы. Вскочив на стул, Гитлер выстрелил в потолок, чтобы призвать публику к порядку, затем заявил, что в «Бюргерброй» находится 600 штурмовиков, а рейхсвер и полиция шествуют сюда под знаменем свастики. Присутствующим было приказано оставаться на своих местах, а Кару, Лоссову и Зейссеру — следовать в соседнюю комнату.
На трибуне Гитлера сменил Геринг, тоже воспользовавшийся пистолетом в качестве председательского колокола. В заключение своей разъяснительной речи начальник СА привел самый убедительный, с его точки зрения, для баварцев аргумент: «А в общем вы можете быть довольны, ведь у вас здесь есть пиво».
Впоследствии генерал Лоссов утверждал, что по дороге из зала он успел шепнуть своим коллегам: «Разыграть комедию!». На этих двух словах зиждилась официальная версия путча, зафиксированная в памятной записке, составленной Каром и Лоссовым для собственного оправдания в декабре 1923 г. Этой версии придерживаются и большинство современных буржуазных историков. Среди немногих усомнившихся — западногерманский ученый Г. Г. Гофман, автор капитального исследования о путче. На его взгляд, утверждение Лоссова «совершенно неправдоподобно» 23.
В маленькой комнате напротив гардероба Гитлер изложил Кару свою программу: «Имперское правительство уже образовано, баварское — низложено. Бавария — трамплин для имперского правительства. В Баварии должен быть наместник, Пеиер будет министром-президентом с диктаторскими полномочиями, Вы — наместником, имперское правительство — Гитлер, национальная армия — Людендорф, Лоссов — министр рейхсвера, Зейссер — министр полиции» 24 Несмотря на угрозы, перемежаемые с извинениями и мольбами, Гитлер не мог добиться у триумвиров согласия. Тогда он оставил их на попечение Крибеля и Вебера, а сам обратился к залу. Здесь ему сопутствовал больший успех. Аудитория с энтузиазмом поддержала «национальную революцию», простив ее глашатаю грубое вторжение. Торжествующий Гитлер вернулся в комнату и объявил Кару, восседавшему на единственном стуле, что зал готов приветствовать его как наместника Баварии.
В этот момент явился Людендорф, раздраженный и тем, что его так долго держали в неведении, и предполагаемым распределением портфелей. Демонстративно игнорируя Гитлера, он заявил триумвирам, что удивлен происходящим не менее их, но дело начато, выбора нет. Людендорфу триумвиры вынуждены были ответить. Правда, Кар оговорился, что присоединяется к «национальной революции» в качестве представителя свергнутой династии Виттельсбахов, а Лоссов поначалу лишь буркнул: «Ладно». Однако лед быстро растаял. Гитлер, Людендорф и баварский триумвират вышли к публике и произнесли короткие речи. Затем под бурную овацию зала они обменялись рукопожатиями. В разгоряченном воображении присутствующих возникла ассоциация со знаменитой клятвой швейцарцев на горе Рютли. Переживший «третий рейх» самый молодой член триумвирата Г. Зейссер писал в 1959 г., что братание и дружеские рукопожатия были всего лишь уловкой: «Меня следовало бы обвинить в непростительной глупости, если бы я в таком положении хотя бы выражением лица поставил под угрозу нашу ближайшую важнейшую цель — вернуть свободу действий» 25. Но если бы триумвиры на самом деле разыгрывали комедию, то ценителям искусства пришлось бы сожалеть, что такие талантливые актеры пропали для театральной сцены.
После торжественного финала участники событий разделились на группки и принялись за обсуждение практических вопросов. Кар с Пенером, этим полицейским ангелом-хранителем Гитлера, говорили о предстоящих переменах в правительственном аппарате, Людендорф и Лоссов — о мерах по созданию национальной армии. Гитлеру пришлось отправиться улаживать конфликт между людьми из союза «Оберланд» и саперами. Людендорф, несмотря на робкий протест Шейбнер-Рихтера, разрешил триумвирам разойтись по домам. Когда возвратившийся в «Бюргерброй» Гитлер попытался возмутиться, бывший генерал-квартирмейстер свирепо цыкнул на бывшего ефрейтора.
Между тем дела путчистов шли не так уж гладко. Наибольшего успеха добился Рем, овладевший зданием окружного командования. Занять казармы саперов не удалось. В памятной записке Кара—Лоссова выражалось лицемерное удивление в связи с тем, что Гитлер не предпринял ночью серьезных усилий для захвата телеграфа, вокзала и правительственных зданий 26.
Что же побудило триумвиров выступить против Гитлера и Людендорфа после патетической сцены в «Бюргерброй»? Во-первых, им пришлось считаться с тем, что в полицейском управлении майор барон фон Имхоф, в генеральном комиссариате барон фон Фрейберг, а в военной комендатуре генерал-майор фон Даннер сразу же по получении известий из «Бюргерброй» подняли по тревоге рейхсвер и полицию, вызвали подкрепления из баварских гарнизонов. Когда Лоссов переступил порог комендатуры, ему при всем желании было бы трудно повернуть вспять начавший работать механизм. Фактически триумвиры оказались в руках генералов, сохранявших лояльность по отношению к Берлину и с подозрением следивших за политической игрой Лоссова.
И все-таки поведение триумвирата оставалось двусмысленным, пока не стало известно, что в ночь на 9 ноября президент Эберт вручил диктаторские полномочия генералу Секту. Нюрнбергский коммунальный политик Луппе, командир 21-го пехотного полка полковник фон Бек, полковник барон Лёфенхольц фон Кольберг утверждали, что они сообщили в Мюнхен о назначении Секта между 1 и 2 часами ночи. Кар и его коллеги впоследствии пытались представить дело таким образом, что они будто бы сразу после выхода из «Бюргерброй» взялись за подавление путча и до утра 9 ноября ничего не знали о переменах в Берлине. Однако показания нескольких свидетелей подтверждают осведомленность триумвиров, в частности Кара27. Назначение Секта было истолковано им как практическое претворение планов создания директории. Поэтому в 2 часа 50 мин. ночи войсковая радиостанция передала следующее сообщение: «Генеральный государственный комиссар фон Кар, генерал фон Лоссов, полковник фон Зейссер отклоняют путч. Вынужденные под угрозой оружия заявления на собрании в „Бюргерброй" недействительны. Необходима осторожность на случай злоупотребления вышеупомянутыми именами» 28.
Загадочное поведение партнеров озадачило путчистов. В недоумении они слали в казармы 19-го пехотного полка, где под надзором генерала Даннера обосновались триумвиры, одного связного за другим, пока Лоссов не процедил: «С мятежниками не ведут переговоров». Гитлер после приступа бешенства впал в апатию, уповал лишь на посредничество баварского кронпринца Рупреха, к которому был послан лейтенант Нойнцерт. Даже вой пропагандистские функции он переложил на О. Штрейхера. Вожди путча, перебравшиеся из здания кружного командования на Шёнфельдштрассе снова в «Бюргерброй», долго совещались. К пивной, расположенной на окраине Мюнхена, за Изаром, стекались люди. Из города доходили обнадеживающие сведения о настроении мюнхенских обывателей. Ободренные этим, путчисты, вопреки возражениям павшего духом Гитлера, решили выступить утром. «Мы маршируем!» — повелительным тоном произнес Людендорф, отметая всякие сомнения и возражения. Отставной полководец был уверен, что рейхсвер встретит его так же, как в свое время французская армия встретила вернувшегося с Эльбы Наполеона.
Образовалась колонна численностью «до трех тысяч человек». Впереди знаменосцы с флагами СА и «национальных союзов». За ними в первом ряду Людендорф, сопровождаемый справа Вебером, а слева Гитлером и Шей-бнер-Рихтером. В арьергарде несколько личных автомобилей и грузовики с тяжелыми пулеметами. Путчисты шли рядами по восемь человек, на более широких улицах ряды сдваивались. Шествие занимало всю ширину улиц, сметая жидкие заградительные цепи полиции.
Хор, в несколько тысяч глоток распевающий воинственные песни, развевающиеся знамена. У высыпавших на улицы мюнхенцев невольно выпячивалась грудь, перехватывало от восторга дыхание, увлажнялись глаза. Демонстрация путчистов превращалась в триумфальный марш. Людендорф, дойдя до Мариенплац, вместо того чтобы повернуть обратно, приказал продолжать движение, он хотел соединиться с Ремом, осажденным в здании окружного командования. При выходе из узкой Резиденцштрас-се у Фельдхернхалле путчисты заметили полицейский отряд. Не обращая внимания на команду «Стой!», они с возгласами «Хайль!», «Не стрелять!» вплотную подошли к полицейскому кордону. Раздался выстрел, породивший много толков. Большинство историков склонно принять версию главы союза «Оберланд» Вебера. В соответствии с ней один из полицейских направил карабин в грудь знаменосца. Тот отбил его древком. Карабин выстрелил. Сразу же за одиночным выстрелом последовал обмен залпами. Через несколько минут колонна рассеялась. 13 путчистов было убито на месте. Среди них шедший об руку с Гитлером Шейбнер-Рихтер. Тяжело ранен был Геринг. Гитлер же искал спасения на земле. Только Людендорф и отставной майор Штрекк прошествовали сквозь полицейский кордон на Одеонплац, где и были арестованы. Гитлера успели посадить в один из двигавшихся за колонной автомобилей и увезли в.Уфинг, на виллу его друга Хапфштенгля. Там помышлявший о самоубийстве будущий фюрер «тысячелетнего рейха» был арестован 12 ноября. Чтобы оправдать свое бегство, Гитлер выдумал историю о мальчике, которого он якобы выносил из-под огня. Несколько лет спустя он даже демонстрировал будто бы спасенного им ребенка на одном из нацистских сборищ.
Дольше всех держался Рем. Он сдался рейхсверу на условиях почетной капитуляции. Знамя капитулировавших выносил бывший баварский юнкер, сын почтенного директора мюнхенской гимназии Г. Гиммлер.
Всего несколько часов нацисты и их союзники хозяйничали в Мюнхене, но в их действиях можно узнать тот специфический почерк, который окончательно оформился после 1933 г. Немцев, особенно баварцев, в те времена трудно было удивить актами насилия и террора. Может быть, поэтому современникам не бросились в глаза некоторые зловещие черты путча. Его водевильные моменты вызвали и недостаточно серьезное отношение к декретам «национального правительства» Пенера—Фрика. Так, предполагалось создание национального трибунала, чей суд должен быть скорым и свирепым: смертная казнь или оправдание. Срок приведения приговоров в исполнение — три часа 29. Утром 9 ноября штурмовики под командой Р. Гесса схватили в ратуше социал-демократов, членов муниципалитета, и бросили их в качестве заложников в подвал «Бюргерброй». От расстрела арестованных спас только случай. Штурмовики грабили и арестовывали граждан, чьи фамилии, взятые из телефонной книги, казались им еврейскими. Это была заявка на будущее.
Неудача первой попытки нацистов захватить власть была предопределена ее несвоевременностью. Союз социал-реформистов и буржуазных партий оказался в состоянии преодолеть революционный кризис, не прибегая пока к крайним методам. Кроме того, к моменту путча этот кризис прошел кульминационную точку. Реакции уже удалось подавить гамбургское восстание, разогнать рабочие правительства в Саксонии и Тюрингии.
«История Гитлера — это история его недооценки»,— писал германский либеральный историк В. Валентин30. Перефразируя его высказывание, современный западногерманский историк К. Д. Брахер говорит, что «история национал-социализма является, в сущности, историей его недооценки» "... Тому, что многие современники не восприняли всерьез нацистское движение и его фюрера, в немалой степени способствовал жалкий конец первого значительного политического выступления нацистов. В самих определениях: «пивной путч», «мюнхенский политический карнавал», «опереточный переворот» — отразилось пренебрежительное отношение современников к этому событию.
Однако поражение у Фельдхернхалле обернулось для Гитлера политическим успехом во время процесса над участниками путча. Процесс, проходивший весной 1924 г., стал достойным эпилогом мюнхенского фарса. Во имя спасения репутации высокопоставленных лиц, непосредственно или косвенно замешанных в событиях 8—9 ноября, вся ответственность была возложена на Гитлера. Благодаря этому вокруг имени провинциального баварского политика стал складываться ореол вождя. Вразрез с мнением большинства своих коллег, делающих упор на врожденные «вождистские» свойства Гитлера, западногерманский историк А. Тирелл убедительно показал, что тот только после событий 1923 г. начал ощущать себя уже не просто «национальным барабанщиком», а фюрером32. Это служит еще одним подтверждением того факта, что Гитлер как политик специфического фашистского типа был порождением германской реакции.
Из своего политического провала Гитлер сумел извлечь ценный опыт: «национальная революция» имеет шансы на успех только с санкции их превосходительств. Именно поэтому Муссолини, по приглашению короля совершивяий «марш на Рим» в спальном вагоне, оказался удачливее своего мюнхенского подражателя, обреченно шагавшего в рядах путчистов. Опыт 1923 г. подсказал Гитлеру наиболее подходящий путь к власти.
ОТ ФЕЛЬДХЕРНХАЛЛЕ ДО ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ
После бурных событий 1923 г. Германия входит в полосу временной стабилизации. Благодаря, в частности, финансовой помощи США наметилась благоприятная экономическая конъюнктура, которой широко воспользовались монополии. К этому нужно добавить, что в 1925 г. президентом Веймарской республики стал кумир консерваторов, националистов и военщины отставной генерал-фельдмаршал П. фон Гинденбург. В нем не без основания правые круги видели надежную гарантию от каких бы то ни было поворотов влево, с ним связывали надежды и на реставрацию монархии, и на создание военно-авторитарной диктатуры. По-прежнему ненавидя Веймарскую буржуазно-демократическую республику, «систему» (как ее обычно именовали правые), консерваторы в новой, относительно спокойной атмосфере отдают предпочтение более «умеренной» политической тактике. Цели остаются те же (подавление рабочего движения, ликвидация «системы»), но средства на время меняются. Опыт капповского, а затем и «пивного» путча заставил правящие круги усомниться в эффективности акций такого рода. Не отказываясь в принципе от экстремистских методов, реакционные фракции верхов решили шире эксплуатировать возможности, таившиеся в политических институтах буржуазной демократии.
Нацистам и другим экстремистским группировкам пришлось до поры до времени уйти с политической сцены; они стали политическим резервом реакционных фракций верхов, которые не отвернулись от мюнхенских неудачников. Для тех настало время зализывания ран, собирания сил, чтобы во всеоружии встретить новый «день икс». Не будь разнообразной помощи сверху, нацисты едва ли смогли оправиться от поражения. Достаточно сказать, что к началу 1925 г. их ряды по сравнению с осенью 1923 г. сократились более чем в сто раз (до .521 человека). В отсутствие Гитлера, сидевшего в ландсбергской тюрьме, его приспешники были целиком поглощены внутренними дрязгами, царил идейно-организационный разброд. Чтобы занять заметное место па политической сцене, вернуть доверие власть имущих, следовало прежде всего восстановить боеспособность. Но это была задача-минимум, для решения которой хватало поддержки со стороны наиболее верных покровителей. Планы Гитлера и его окружения шли гораздо дальше. Они претендовали на приоритет в лагере правоэкстремистской реакции, что позволило бы рассчитывать на неограниченную помощь монополий и крупных землевладельцев, а тем самым и на приход к власти.
Первым шагом в этом направлении явилась идейно-организационная консолидация нацистской партии во второй половине 20-х годов. Один из главных ее моментов заключался в закреплении абсолютного господства Гитлера в собственной партии. Во многом ему помог ореол мученика, созданный вокруг него за время пребывания в тюрьме, а также непомерное возвеличение его роли на процессе по поводу мюнхенского путча. Перед самым арестом он сделал тонкий тактический ход, оставив своим преемником крайне непопулярного в партии А. Розен-берга. Прочие фюреры с явным пренебрежением отнеслись к временному «вождю», и тот даже при желании не смог бы составить конкуренцию, оказавшемуся не у дел Гитлеру. Началась «война всех против всех», а затем передравшиеся «диадохи» встретили досрочно освобожденного фюрера как верховного арбитра. Гитлер требовал слепого подчинения, не допускал никаких дискуссий и споров по тактическим и программным вопросам. «Наша программа выражается в двух словах: Адольф Гитлер»,— так сформулировал эту позицию один из приближенных нацистского фюрера. Гитлер твердо придерживался принципа «слепая вера сдвигает горы». Ради укрепления личного господства он постоянно сталкивал лбами своих приспешников, чтобы избежать опасной концентрации власти, создавал ведомства, которые дублировали друг друга, т. е., по остроумному замечанию одного американского историка, насаждал своеобразный «институциональный дарвинизм», позволявший ему постоянно выступать в качестве всемогущего арбитра. К концу 20-х годов пресловутый «фюрер-принцип» пронизывал всю структуру НСДАП сверху донизу. Свойственные политическому стилю крайне правых организаций и партий авторитарные тенденции, ставка на «сильную» личность достигли качественно новой ступени.
Консолидация нацистской партии проходила в ожесточенной борьбе с конкурирующими экстремистскими группировками и организациями. Гитлер решительно отвергал попытки объединения; они должны были полностью раствориться в нацистском движении, отказаться от какой бы то ни было идейной или организационной автономии. Таким образом, нацистский экстремизм проявлялся не только в борьбе против революционных сил, но и по отношению к соперникам из реакционного лагеря. Многочисленные националистические группки и последыши фрейкора в конечном счете вынуждены были подчиниться и войти в состав НСДАП на условиях, продиктованных Гитлером.
Организационная консолидация способствовала окончательному оформлению тех политических и идеологических черт фашизма, которые отличают его от других проявлений реакции. Особенности исторического развития Германии, а также факторы, порожденные спецификой послевоенной ситуации в стране, обусловили наивысшую степень завершенности основных признаков фашизма в его германской форме.
Бешеный антикоммунизм, отрицание любой формы демократии, оголтелый национализм, достигающий кульминации в расизме, неограниченные империалистические притязания, культ «вождя», антигуманизм, разнузданная социальная демагогия, умение мобилизовывать массовый базис — все эти свойства фашизма в целом с особой выразительностью проступают у его германской разновидности.
Борьба против марксизма — главный отправной пункт фашистской теории и практики — означала жесточайшие репрессии против рабочего класса и его авангарда — коммунистов, включая физическое истребление ядра функционеров рабочих партий. «Марксизм будет выкорчеван с корнем. Думаете я пошел бы на компромиссы с марксизмом во время революции? Я не иду на компромиссы. Ни на какие. Если я пойду на какой-либо компромисс, тогда через 30 лет марксизм оживет опять. Марксизм нужно убить»,— так говорил Гитлер в беседе с правобуржуазным политиком, редактором влиятельной газеты Р. Брейтингом 33.
Другим основным признаком фашизма является перманентный и тотальный террор. Причем особенно следует подчеркнуть перманентный, т. е. непрерывный, постоянный характер фашистского террора. К террористическим методам прибегают и другие реакционные силы, но для них в отличие от фашизма методы такого рода являются все же эпизодическими, а не постоянными. Террор был возведен нацистами в норму повседневной политической практики, причем еще до прихода к власти. С установлением фашистского господства террор становится тотальным по своему масштабу. Сама нацистская партийная организация представляла собой орудие террора, острием которого являлись отряды головорезов СА и созданные несколько позднее как лейбгвардия фюрера СС. Концентрированным выражением террористической политики нацистов стал лозунг Геббельса «Вперед по могилам!».
Террор должен был прежде всего подавлять врагов, устрашать конкурентов, а также давать разрядку экстремистским тенденциям массового базиса, которые могли вылиться и в нежелательное антикапиталистическое русло. Постоянные террористические акции, потасовки на улицах и в пивных должны были создавать у рядовых фашистов иллюзию «революционного активизма», якобы присущего движению.
Будучи порождением империалистической реакции, фашизм представлял собой самую агрессивную ее форму. На страницах «Майн кампф» война провозглашалась основой мирового порядка. Только неограниченная экспансия может решить все социальные и экономические проблемы. Гитлер прямо говорил Брейтингу, что с осуществлением политических целей «социальные вопросы будут урегулированы автоматически» и. Достаточно хорошо известны фантасмагорические завоевательные планы нацистов. Его главари планировали физическое истребление целых народов и этнических общностей, уничтожение многих национальных государств. Главным объектом агрессии должна была стать первая страна победившего социализма. Подобные варварские замыслы обосновывались геополитическими и социал-дарвинистскими концепциями, заимствованными из обширного идейного багажа реакции и доведенными нацистами до логического предела. Национализм принял у фашистов форму зоологического расизма. В отличие от других националистических групп и течений фашисты не видели какой-либо альтернативы физическому уничтожению «расово чуждых элементов».
В духе самого вульгарного социал-дарвинизма нацистский фюрер строил свою аргументацию на грубых аналогиях между животным миром и человеческим обществом. Чтобы доказать необходимость расправы с «расово чуждыми элементами», он ссылался, например, на повадки обезьян, которые, как он утверждал, «забивают до смерти всякого чужака. А что годится для обезьян, должно быть в еще большей степени пригодно для людей». Сочетая проповедь геноцида с культивированием чувства превосходства «избранной расы», нацисты преследовали и важную социальную цель: принадлежность всех «истинных» немцев к «расе господ» снимала проблему социального неравенства. Расизм должен был, таким образом, создать иллюзию ликвидации классовых антагонизмов, а соучастие в геноциде — связать широкие слои населения круговой порукой с фашистскими палачами.
По сравнению с традиционной реакцией фашизм (прежде всего германский) отличался крайним авантюризмом.
Хотя все свойства нацизма в полной мере раскрылись после прихода к власти, когда в его руках оказались могущественные рычаги господства, эти признаки формируются еще на генетической стадии. В ее завершающей фазе нацизм выделяется сначала как самая последовательная, а затем и как главная сила экстремистской реакции. На основе идейно-организационной консолидации он во второй половине 20-х годов отпочковывается от прочих родственных формирований крайне правого лагеря. Нацисты претендуют на гегемонию.
Но этим не исчерпывается содержание данной генетической фазы. Ключевой момент генезиса фашизма — это слияние, синтез экстремизма мелкобуржуазного с экстремизмом господствующих классов при решающей роли последнего. Начало этому процессу было положено самим возникновением нацистской партии, он интенсифицируется с превращением нацистов в главную силу правого лагеря в Конце 20-х — начале 30-х годов, когда мировой кризис подтолкнул в ряды нацистского движения растерявшихся представителей мелкой буржуазии и средних слоев, стимулировал фашизацию верхов. По мере приближения к власти мелкобуржуазный экстремизм все более растворялся в экстремизме верхов. Противоречия между двумя типами экстремизма не были антагонистическими, их нельзя отождествлять с противоречиями между массовым базисом и социальной функцией фашизма. Ведь мелкобуржуазный экстремизм, несмотря на присущие ему антимонополистические тенденции, отражал не столько истинные интересы мелкой буржуазии, сколько ее претензии и предрассудки.
Наглядным примером того могут служить так называемые «левые нацисты» во главе с братьями Штрассерами, которых буржуазные историки обычно изображают носителями неких «социалистических» идеалов первоначального нацизма. Аптекарь из баварского городка Ланд-схута Грегор Штрассер даже чисто внешне мог служить живым воплощением воинственного мелкобуржуазного экстремизма. Его могучее телосложение, тяжелые кулаки и зычный голос были весомыми аргументами на многочисленных митингах и собраниях, часто сопровождавшихся потасовками. Если младший Штрассер — Отто — был главным образом кабинетным идеологом, то Грегор отличался бойцовским темпераментом и организаторской хваткой. Пока Гитлер сидел в заключении, Штрассер-старший сосредоточил в своих руках основные пружины нацистского партийного аппарата, и вплоть до конца 1932 г. на его плечах лежала тяжесть повседневной рутинной работы, которой чурался фюрер НСДАП. Именно Г. Штрассеру Гитлер после выхода из тюрьмы поручил завоевание Севера, где нацистам противостояли главные силы рабочего движения.
Известный западногерманский историк М. Брошат охарактеризовал концепции братьев Штрассеров как «ярко выраженные социалистические и пролетарско-революционные». Выражая прочно укоренившуюся в буржуазной историографии точку зрения, он утверждал, что «по крайней мере до начала 30-х годов между более революционно настроенной северогерманской НСДАП и мюнхенским партийным руководством оставалась глубокая пропасть» 35. Несостоятельность этой идеи достаточно обстоятельно раскрыта марксистско-ленинской исторической наукой. Немало материалов, опровергающих это истолкование содержится и в работах зарубежных авторов разной ориентации, хотя для большинства буржуазных ученых такой взгляд уже успел стать аксиомой.
Прежде всего необходимо отметить неуместность определения «левые» применительно к штрассеровской группировке. Более широкое и активное использование антикапиталистической фразеологии не может служить для этого основанием. Их идейно-политические представления не выходили за пределы воззрений крайне правого националистического лагеря и в существенных моментах совпадали с официальной идеологией нацистской партии. Очень много общего у них и с «идейным богатством» «революционных консерваторов», причем во взглядах «левых» нацистов еще больше ощущается налет архаичности, преклонения перед «здоровыми» порядками средневековья. Идейную близость с «революционными консерваторами» подчеркивал в своих послевоенных воспоминаниях сам О. Штрассер.
Разработанная штрассеровской группой в 1925 г. программа в целом была близка 25 пунктам НСДАП, отличаясь от них лишь двумя чертами. Во-первых, несколько резче звучали антикапиталистические мотивы: речь шла о «социализации» крупных предприятий, ограничении крупной земельной собственности. А во-вторых, штрассеровская программа громко проповедовала идею сословно-корпоративного переустройства общества. Такой «органический» порядок должен был, по мысли авторов программы, ликвидировать классовое деление общества, обеспечить социальную стабильность, загнав все трудовое население в принудительно организованные гильдии, цехи, «товарищества». Совершенно прав Р. Кюыль, когда пишет, что штрассеровская программа «прокламировала возврат к докапиталистическим и раннекапиталистическим отношениям как выход для средних слоев из угрожаемого положения при позднем капитализме»36. Мысль о возврате к «славным» спокойным временам, когда все было устойчиво, когда каждый сверчок знал свой шесток, импонировала умонастроению «старого среднего сословия»: мелких предпринимателей, торговцев, ремесленников, которые испытывали повседневное давление крупного капитала.
Подобные взгляды находили отзвук и у служащих, и у неустроенных «академиков».
Как доказательство «левизны» штрассеровского течения буржуазные историки приводят тот факт, что оно ратовало за активную «рабочую политику», часто апеллировало к рабочим, пытаясь оторвать их от левых партий.
Надо отметить, что «рабочая политика» нацистов в последнее время стала привлекать самое пристальное внимание буржуазных ученых. Их интерес к этой теме в известной мере носит прикладной характер. Это видно хотя бы из тех задач, которые ставил перед своим исследованием американский ученый М. Келе: проверить эффективность «рабочей политики» нацистов, проанализировать, насколько им удалось «искоренить классовое самосознание у рабочих». В фокусе внимания Келе деятельность «левых» нацистов, наиболее активно пытавшихся внедриться в рабочий класс 37.
Понимая, что социальный консерватизм братьев Штрассеров находится в противоречии с устоявшейся легендой о них как о выразителях «левых» тенденций в НСДАП, Келе не останавливается перед их развенчанием, а истинным глашатаем такого рода тенденций у него предстает... Геббельс. Тот действительно одно время подвизался в качестве секретаря и ближайшего приспешника Штрассера-старшего, по очень быстро переметнулся на сторону Гитлера. То обстоятельство, что именно Геббельс и ему подобные выступали в роли проводников нацистской «рабочей политики», со всей очевидностью обнажает ее демагогический характер.
Современные буржуазные историки навязывают мысль о том, что нацистская партия в целом первоначально придерживалась «прорабочего курса» в полном соответствии со своим названием. Поворот вправо, в сторону средних слоев и правящих верхов, будто бы произошел вынужденно, потому что не удалось вырвать рабочих из-под влияния коммунистов и социал-демократов. «Поворотные пункты» в истории нацистского движения западные ученые ищут между 1924 и 1930 гг. Чаще всего в качестве таковых фигурируют даты парламентских выборов 1928 и 1930 гг. или начало мирового экономического кризиса 1929—1933 гг. Полагают, что выборы 1928 г., на которых нацисты получили всего 2,6% голосов, показали неэффективность курса, рассчитанного на привлечение рабочих, и тогда только происходит метаморфоза в сторону национализма и консерватизма за счет «социализма» 38.
Нетрудно уловить сходство такой трактовки с антитезой «движение—режим». Только в итальянском варианте она представляла собой противопоставление раннего фашизма режиму Муссолини, а в Германии, где генетическая фаза затянулась, буржуазные историки находят «поворотные пункты» еще до прихода Гитлера к власти. Таким образом настойчиво протаскивается мысль о том, что фашизму изначально были присущи некие «социалистические свойства», которые он терял (правда, не полностью) по пути к власти. В эту схему и вписывается противопоставление штрассеровского крыла Гитлеру и его мюнхенскому окружению.
На самом же деле в основе «рабочей политики» нацистской партии, о каком бы ее течении ни шла речь, лежала идея интеграции рабочего класса в так называемое «народное сообщество», т. е. ту форму организации социальной жизни, которую нацисты намеревались создать взамен веймарских порядков. Интеграция по-нацистски означала жестокое подавление рабочего класса, ликвидацию его социальных завоеваний. В то же время наряду с грубым насилием она включала и солидную дозу социальной демагогии. Предполагалось вытравить у рабочих классовое самосознание, внушить им иллюзорные представления о принадлежности к некоему сословию «трудящихся руки и мозга», которое фактически охватило бы все самодеятельное население и было бы почти идентично «народному сообществу». Различие между Гитлером и штрассеровским крылом в подходе к этой проблеме состояло лишь в том, что нацистский фюрер скептически оценивал возможность «завоевания» рабочего класса до прихода к власти, когда удастся расправиться с его авангардом — коммунистами, тогда как «левые» надеялись, что смогут привлечь рабочих еще в ходе «борьбы за власть». Позиция «левых» нацистов оказалась совершенно нереалистичной. Анализируя политику нацистов по отношению к рабочему классу, А. А. Галкин отмечает, что «при сохранении демократических завоеваний трудящихся им даже при самых благоприятных обстоятельствах не удается дезорганизовать и повести за собой большинство пролетариев» 39.
Антикапиталистическая пропаганда «левых» нацистов служила удобным прикрытием подлинных целей нацистского руководства. Кроме того, наличие «левого» крыла создавало для Гитлера выгодный фон, поскольку в глазах верхов он выглядел более умеренным и респектабельным. Опять возникает аналогия с Италией: и там верхи видели в Муссолини сравнительно респектабельного лидера, способного обуздать наиболее непримиримых поборников мелкобуржуазного экстремизма. Этим и объясняется весьма терпимое отношение обычно скорого на расправу Гитлера к штрассеровцам. Г. Штрассер был «устранен» лишь во время «ночи длинных ножей» — 30 июня 1934 г.
В сущности, Штрассер и его люди так же, как и Гитлер, хотели перевести мелкобуржуазный экстремизм в фашистское русло: различие было не в принципах, а скорее в нюансах. Они не столько выражали противоречие между массовым базисом и социальным содержанием фашизма, сколько стремились, играя на этом противоречии, обеспечить себе более мощные позиции во внутрипартийной борьбе. Показательно, что только О. Штрассер и около двух десятков его сторонников в 1930 г. вышли из НС ДА П. (Кстати, Штрассер-младший всю жизнь оставался в праворадикальном лагере, а на склоне лет сумел найти общий язык с западногерманскими неонацистами.) Что касается Г. Штрассера, то он осудил своего брата и продолжал сотрудничество с Гитлером.
В рамках нацистского движения штрассеровское крыло выполняло функцию, сходную с той, какую до 1924 г. выполняли сами нацисты в лагере общегерманской реакции, будучи еще недостаточно дифференцированной его частью. Штрассер и К° своей деятельностью способствовали радикализации мелкой буржуазии, разжигали ее экстремизм, придавая нацистскому движению динамическую силу, что привлекало к нему благосклонное внимание верхов, несмотря на их опасения насчет степени управляемости этой динамикой.
Чтобы успокоить монополистических магнатов и крупных землевладельцев, Гитлер дал соответствующее толкование тем пунктам «неизменной» программы, в которых наиболее четко выразился антимонополистический настрой мелкой буржуазии. Как свидетельствовал «советник фюрера по экономическим вопросам» В. Кепплер, уже при первой встрече в 1927 г. Гитлер сказал ему , что экономические цели партийной программы «никуда не годятся». Далее Гитлер сослался на то, что он был слишком молод во время разработки и принятия программы, и признал, что в этой части она фактически неосуществима40.
В беседе с Р. Брейтингом нацистский фюрер следующим образом раскрывал истинный смысл грозно звучавшего 13 пункта программы НСДАП, где провозглашалась необходимость «огосударствления трестов»: «Правда, в нашей программе под пунктом 13 стоит... социализация, но при чем здесь социализм? Это скверное слово. Прежде всего речь идет не о том, что эти предприятия должны быть социализированы, а только о том, что они могут быть социализированы, если они нарушают интересы нации. Пока они этого не делают, было бы вообще преступно разрушать экономику». «Основная идея экономической политики моей партии...— говорил далее Гитлер,— это чтобы каждый человек сохранил за собой собственность, которую он себе завоевал». Он обещал покончить с «профсоюзной политикой в ее нынешней форме», т. е. лишить рабочий класс результатов почти вековой борьбы с капиталистами ".
Нацистский фюрер неустанно вел разъяснительную работу среди воротил финансово-промышленного капитала, выступая с докладами в элитарных клубах, обрабатывая их индивидуально. Ярким примером является его монолог перед старейшиной германского монополистического капитала Э. Кирдорфом, длившийся четыре с половиной часа. Кирдорф, давно мечтавший об авторитарном диктаторском режиме, но не замечавший подходящей личности с фюрерскими задатками, наконец-то увидел ее в Гитлере. Слова о необходимости достижения «национального величия», о «здоровом» и «естественном империализме» не могли не вызвать одобрения Кирдорфа. К тому же они подкреплялись обещанием искоренить «бессмысленную демократию, преобладание числа, т. е. слабости и глупости». Восхищенный старый реакционер немедленно вступил в нацистскую партию, передал в ее распоряжение 100 тыс. марок. Кроме того, он позаботился, чтобы монолог Гитлера был опубликован и распространен среди крупных предпринимателей. По сути дела, это было предвосхищением речи 26 января 1932 г., которая, как известно, оказала серьезное влияние на «капитанов» индустрии в критический период германской истории.
Как и в более ранние времена, нацисты могли опираться и на поддержку зарубежной монополистической реакции. Среди тех, кто способствовал укреплению политических позиций нацистской партии, были такие крупные фигуры международного бизнеса, как нефтяной король из Англии Г. Детердинг, его соотечественники магнаты военной промышленности из концерна «Виккерс», шведский спичечный король И. Крюгер и др. По данным архива рейхсканцелярии, только с апреля 1931 г. по апрель 1932 г. в кассу нацистской партии из зарубежных источников поступило 40—45 млн. марок 42.
В научный оборот введен обширный материал, неопровержимо свидетельствующий о тесной связи между нацизмом и монополиями. Будучи не в состоянии отрицать многие конкретные факты сотрудничества монополий с нацистами, буржуазные историки пытаются представить дело таким образом, будто нацизм самостоятельно превратился в грозную силу и только после этого правящие круги вынуждены были считаться с ним как с фактором в политической игре. У читателя, ознакомившегося с книгами буржуазных авторов, может создаться впечатление, что нацистская партия только благодаря энтузиазму своих членов и дьявольской интуиции фюрера сумела воспользоваться паникой мелкой буржуазии в годы кризиса и подобно комете взлететь на политическом небосклоне веймарской Германии. До выборов в рейхстаг в сентябре 1930 г., где фашисты получили 18,3% голосов по сравнению с 2,6% в 1928 г., верхи якобы почти не замечали нацистов. Отсюда должно следовать, что господствующие классы не имели прямого отношения к формированию нацизма, лишь некоторые представители верхов по тем или иным соображениям вступили в партнерство с нацистами, причем в тот период, когда движение находилось на завершающей фазе генезиса.
В действительности взлет нацизма в кризисном 1930 г. не был бы возможен, если бы к тому времени экстремизм верхов не достиг такой степени и размаха, не зашел бы так далеко его синтез с экстремизмом мелкобуржуазным. Даже в сравнительно спокойные докризисные годы реакционные группировки монополистического капитала, юнкерство и военщина не оставляли надежд на ликвидацию буржуазно-демократического строя и установление режима диктатуры. До.нас дошло множество источников, свидетельствующих об этом, хотя кое-кто из буржуазных историков хотел бы навсегда похоронить их в архивных недрах. Так, Г. Э. Тернер, работая в архиве Рейша, «просмотрел» такой источник, как письмо П. Рейша, относящееся к 1928 г., где тот высказывался в пользу создания «национальной диктатуры» 43-. Еще летом 1926 г. правоэкстремистская военщина с благословения ряда монополистических магнатов готовила переворот, чтобы осуществить «коренное изменение режима», «разгром парламентаризма» ".
В авангарде реакции опять находятся короли угля и стали. По отношению к рабочему классу они стояли за политику с позиции силы, а для этого им был нужен «твердый порядок». Электротехнические и химические магнаты лучше приспособились к условиям буржуазной демократии. Более высокие прибыли в этих отраслях, базирующихся на последнем слове техники, создавали объективные предпосылки для социального маневрирования; их хозяева были готовы пойти на долгосрочный сговор с лидерами реформистских профсоюзов. Они довольно уверенно чувствовали себя и на внешних рынках, тогда как угольные и стальные короли ориентировались главным образом на внутренний рынок и остро нуждались в помощи государства, государственных заказах. Если экономические позиции представителей «старых» отраслей тяжелой индустрии ослабли, то их политический удельный вес сохранился, тем более что они опирались на традиционную поддержку консервативных землевладельческих кругов, чье влияние на политическую жизнь особенно возросло с избранием на пост рейхспрезидента потомственного остэльбского помещика П. фон Гинденбурга.
Лидеры тяжелой индустрии планировали создать консервативный противовес слишком радикальному, на их взгляд, рейхстагу. С 1925 г. они требовали преобразования рейхсрата (имперского совета) во вторую палату, формируемую либо по сословному принципу, либо по назначению рейхспрезидента. Причем эта палата должна была располагать правом вето прежде всего по финансовым вопросам, чтобы помешать в случае надобности росту расходов на социальные нужды. Требовали также расширения прав рейхспрезидента: его предполагалось наделить правом формирования правительства из министров-специалистов независимо от рейхстага. Такие планы разрабатывались «Союзом за обновление рейха», состоявшим из представителей крупного капитала и землевладельческой аристократии 45.
Экстремистские -устремления монополий особенно рельефно отразились в деятельности реакционера с довоенным стажем А. Гугенберга, главы суперконцерна, контролировавшего средства массовой информации. Уже к 1927 г. им был разработан план «нового государства» на авторитарной основе. Годом позднее Гугенберг становится лидером Немецкой национальной народной партии, вытеснив с этого поста относительно умеренного графа Вестарпа. Если последний надеялся в сотрудничестве с Немецкой народной партией создать сильную консервативно-либеральную партию, то Гугенберг считал своей задачей формирование широкого экстремистско-националисти-ческого объединения правых сил от «Стального шлема» и Пангерманского союза до нацистов". В этом проекте угадываются контуры будущего Гарцбургского фронта 1931 г.
В ходе реализации замысла Гугенберга нацисты смогли совершить рывок в «большую политику» еще летом 1929 г., до того, как в стране разразился грандиозный экономический кризис. Вместе с другими силами правого лагеря нацисты воспользовались волной недовольства в связи с планом Юнга, регулировавшим проблему выплаты Германией репараций победителям в первой мировой войне, чтобы повести атаку на буржуазно-демократические институты, разжигая в массах националистические эмоции. Самые воинственные и реакционные фракции монополистического капитала, чьим глашатаем был Гугенберг, предоставили в распоряжение нацистов огромные средства, мощный аппарат пропаганды (прессу, кино, радио). Успешный для нацистов исход сентябрьских выборов 1930 г. способствовал их дальнейшему сближению с верхами.
Этому содействовало и благожелательное отношение к нацистам со стороны международной реакции. Восторженно встретила результаты сентябрьских выборов 1930 г. влиятельная английская консервативная газета «Дейли мейл», принадлежавшая известному профашистскими симпатиями лорду Ротермиру. Фашисты не замедлили перепечатать статью из этой газеты в своем центральном органе под заглавием «Победа Гитлера — возрождение германской нации. Новая эра в мировой политике». Достаточно красноречива следующая выдержка из этой статьи: «Для благополучия западной цивилизации было бы лучше всего, если бы в Германии оказалось у руля правительство, руководствующееся теми же самыми здоровыми принципами, на основе которых Муссолини за последние восемь лет обновил Италию» ".
Когда речь идет о быстром подъеме нацизма в годы кризиса, то обычно обращают внимание на приток в его ряды растерявшейся и отчаявшейся мелкой буржуазии, ранее политически инертных категорий населения. Однако с точки зрения генезиса германского фашизма чрезвычайно важно иметь в виду процесс инфильтрации нацистов в структуру правых буржуазных партий и организаций. Прежде всего это относится к партии Гугенберга и Союзу сельских хозяев. Этот процесс на богатом эмпирическом материале по Нижней Саксонии исследован английским историком Дж. Ноаксом. Правда, Ноакс хотел бы представить дело таким образом, что инфильтрация будто бы охватывала только рядовой состав этих организаций48. Но материалы, которыми оперирует английский ученый, свидетельствуют о том, что процесс происходил «на всех этажах». В этом и кроется одна из важных причин заметного роста численности НСДАП в начале 30-х годов (апрель 1925 г.— 521 человек, март 1932 г.— 1 002 157) 49.
Благодаря далеко зашедшему процессу инфильтрации нацистам после прихода к власти легко и безболезненно удалось осуществить унификацию буржуазных партий, которые без сопротивления самораспустились и в значительной степени растворились в НСДАП. Насколько глубоко нацисты внедрились в политическую структуру Германии, насколько они сумели приблизиться к рычагам власти, в известной мере отражало хвастливое высказывание Гитлера в интервью для корреспондента американского агентства Ассошиэйтед пресс. На вопрос американца, не намерен ли он по образцу Муссолини маршировать на Берлин, нацистский фюрер в августе 1932 г. отвечал так: «Зачем мне идти на Берлин? Я и так уже там» 50. Легкое и органичное врастание нацистов в сферу правых буржуазных партий и организаций было возможно благодаря генетическому родству. Именно это настойчиво оспаривают буржуазные историки.
Они истолковывают взаимоотношения между нацистами и господствующими классами преимущественно в политическом плане, отрицая их генетический характер. Причем сотрудничество верхов с нацистской партией выглядит скорее следствием ошибок и заблуждений, чем последовательным стратегическим курсом. По словам Г. Шульца, у нацизма имелись определенные черты, которые на первый взгляд воспринимались как консервативные, и могли ввести в заблуждение буржуазных политиков. На самом же деле, по утверждению Шульца, все в нацизме, что «казалось консервативным, было таковым чисто внешне» 51. Кроме того, Шульц, как и прочие его коллеги, ссылается на тактическую ловкость Гитлера, будто бы искусно скрывавшего от буржуазных партнеров истинную суть своего движения. В действительности верхи были достаточно хорошо осведомлены о характере нацистской партии и ее целях. Гитлер был настолько откровенен в «Майн кампф», что позднее даже сожалел об этом. По его собственному признанию, он никогда не опубликовал бы этой книги, если бы твердо знал, что станет главой германского рейха. Можно вспомнить монолог Гитлера перед Кирдорфом, его беседы с Брейтингом, многочисленные выступления в элитарных клубах и т. д.
Шульц сетует и по поводу «интеллектуальной неподвижности» крупных предпринимателей и менеджеров, и> «неспособности к предвидению». Примерно такая Ж( аргументация и у Й. Феста, который характеризует политику Гугенберга и К° как проявление «слепоты консерватизма немецко-национального образца»52. Однако все дело в том, что это был отнюдь не традиционный, преимущественно охранительный консерватизм, а консерватизм экстремистский и курс того же Гугенберга был продиктован неумолимой логикой консервативной политики нового типа. Сам Фест не может отрицать экстремизм политического курса Гугенберга, нацеленного на то, чтобы «любыми средствами уничтожить „республику социалистов", разгромить профсоюзы и ответить на классовую борьбу снизу классовой борьбой сверху» 53.
Конечно, Гугенберг и К° сами рассчитывали играть первую скрипку в реакционном ансамбле, но, как выяснилось довольно скоро, просчитались. Они явно недооценили возможности нацистских главарей, которым значительную силу придавал мобилизованный ими массовый базис, а также искусное использование разногласий между различными группировками верхов. Однако этот просчет носил чисто тактический характер, поскольку стратегические цели обеих сторон были в принципе идентичны. Не случайно в рамках нацистского режима наблюдалось интенсивное срастание нацистской верхушки с традиционной элитой.
Чтобы замаскировать генетический характер связи монополистической реакции с фашизмом, буржуазные авторы нередко пытаются свести проблему «фашизм—монополии» к взаимоотношениям отдельных капиталистов с нацистскими главарями, называя при этом два-три наиболее скомпрометированных имени вроде Кирдорфа и Тиссена. Ведущий адвокат монополистического капитала в современной буржуазной историографии Г. Э. Тернер призывает искать мотивы политического поведения своих подзащитных не в их экономических интересах, а главным образом в личностных свойствах. Представители делового мира, уверяет он, действовали так, а не иначе, не столько потому, что они были генеральными директорами и членами правлений, сколько в силу особенностей индивидуальной психологии. У Тернера и его сторонников фигурируют отдельные индивидуумы, поэтому вместо ответственности социальной речь идет об ответственности индивидуальной. Монополистический капитал как таковой в результате подобных манипуляций исключается из процесса генезиса фашизма.
По вопросам, связанным с проблемой «фашизм—монополии», идет наиболее напряженное противоборство между марксистско-ленинской исторической наукой и буржуазной историографией. Ученые-марксисты в своих трудах раскрывают генетическую связь между монополиями и фашизмом, базировавшуюся на принципиальной общности политико-стратегических установок.
Курс на фашизм не был импровизацией или следствием временной растерянности верхов. Он сложился в результате внутренней борьбы между экстремистскими и умеренными фракциями господствующих классов, в результате серии политических экспериментов, например с президиальными кабинетами, которые носили авторитарный характер, будучи зависимыми от главы государства, а не от рейхстага *.
Важно отметить, что роль монополистической реакции проявилась не только в прямой поддержке нацистов, но и в срыве альтернативы гитлеровской диктатуре. Так, в 1930—1931 гг. выдвигались планы создания широкой консервативно-либеральной партии, т. е. от умеренных консерваторов до представителей Демократической партии времен Веймарской республики. Вследствие вмешательства магнатов тяжелой индустрии этот план был похоронен 54. На рубеже 1932—1933 гг. такая же участь постигла бонапартистские замыслы генерала Шлейхера. Этот «социальный», как его называли, генерал намеревался сформировать правительство на основе сотрудничества самых разнообразных сил: от реформистских профсоюзов до штрассеровской группировки НСДАП. На сей раз магнаты тяжелой индустрии блокировали инициативу Шлейхера, несмотря на ее реакционную суть, опасаясь, с одной стороны, его заигрывания с профсоюзами, а с другой — возможного раскола и ослабления нацистской партии. Характерно, что Гитлер получил доступ к власти в тот момент, когда его движение находилось отнюдь не в зените. Пик избирательных успехов был пройден на июльских выборах в рейхстаг 1932 г. (37,3% голосов). Во время ноябрьских выборов того же года нацисты получили на два миллиона голосов меньше, чем в июле. Усилилась грызня внутри партии, начался процесс ее саморазложения. Это обстоятельство и ускорило передачу власти Гитлеру, так как капиталисты, помещики, военщина опасались потерять столь «ценное» орудие в борьбе против революционных и
----------
* С подробностями зловещей политической игры, эпилогом которой стал приход Гитлера в имперскую канцелярию, читатель может ознакомиться по книге советского историка Л. И. Гинпбер-га «На пути в имперскую канцелярию» (М., 1971).
-----------
демократических сил. Конкретные факты свидетельствуют, что установление нацистской диктатуры не было исторической неизбежностью, определенные альтернативы имелись даже в верхах.
Что же касается левой альтернативы, то она имела под собой вполне реальную почву, ее осью, могло стать единство действий двух массовых рабочих партий. Коммунисты и социал-демократы располагали внушительными силами как в парламентской, так и во внепарламентской сфере. Страх перед возможным массовым сопротивлением рабочего класса был одной из причин, побудивших нацистов отказаться от «марша на Берлин» и воспользоваться легальными возможностями прихода к власти. И даже после этого нацисты весьма опасались всеобщей забастовки, помня об участи правительства Каппа (1920 г.), сметенного массовым протестом трудящихся. Но социал-демократические лидеры, руководствуясь тактикой «меньшего зла», единству действий рабочего класса предпочли поддержку Гинденбурга, которого они считали противовесом Гитлеру. Затем после 30 января 1933 г. они отклонили предложение коммунистов о всеобщей забастовке, придерживаясь тактики «выжидания», оказавшейся не меньшим злом, чем предшествовавшая ей тактика «меньшего зла». Очень интересное признание вырвалось у социал-демократического историка Э. Маттиаса в связи с описанием трусливого поведения лидеров СДПГ в период разгона прусского кабинета 20 июля 1932 г. Тогда они тоже отвергли призыв КПГ к всеобщей забастовке. Вот что пишет Э. Маттиас о мотивах пассивности верхушки СДПГ: «...для образа мыслей социал-демократического руководства была характерна примесь тайного страха перед последствиями маловероятной победы» 55. Самыми последовательными борцами против фашизма были германские коммунисты, но раскол рабочего класса мешал объединению всех антифашистских сил.
В генезисе германского фашизма немаловажную роль играл итальянский фактор. Приход Муссолини к власти был не только вдохновляющим примером для гитлеровцев — Италия демонстрировала верхам, какие перспективы открывает фашистский режим. Перед их глазами уже был итальянский образец, и они откровенно им восхищались, хотели воспроизвести основные его элементы у себя в стране. Видный промышленник из Рейнско-Вестфальского региона Шленкер без обиняков говорил; «Мы должны уделить внимание опытам Муссолини и учиться на них» 56. «Я глубоко убежден, что нынешняя система анонимного демократического парламентаризма со временем уступит место новой системе, которая будет основана на ответственности вождя и преданной ему свиты и будет обладать сущностным родством с итальянским фашизмом»,— заявил А. Хейнрихсбауэр, издатель газеты рейнско-вестфальских магнатов, а затем посредник между ними и нацистами 57.
Консервативными кругами в начале 1932 г. было основано «Общество по изучению фашизма». Учредителем его стал видный деятель правоэкстремистских кругов, организатор убийства К. Либкнехта и Р. Люксембург майор Пабст. Наряду с консервативными историками, философами и правоведами в обществе можно было встретить представителей делового мира, аристократов. Здесь подвизался бывший глава «Антибольшевистской лиги» Э. Штадлер, с обществом был связан и О. Шпенглер. Итальянский фашистский журнал «Антиевропа» с одобрением писал об обществе, которое видело свою задачу в том, чтобы «проанализировать фашистские государственные и экономические идеи, а также возможность их применения в Германии» 58. Восприятие итальянского опыта отражает высокую степень фашизации влиятельных группировок господствующих классов Германии, их активную роль в генезисе фашизма.
По сравнению с Италией та фаза генезиса германского фашизма, которая включает в себя формирование движения, оказалась более продолжительной, зато характерные для нее процессы успели достигнуть гораздо большей завершенности. Многое из того, что Муссолини доделывал после прихода к власти, нацисты сумели осуществить еще в генетической фазе. Если итальянскому фашизму удалось стремительное восхождение к власти, то процесс укрепления режима растянулся почти на десятилетие. У германских нацистов путь к власти был длиннее, но для консолидации режима потребовалось всего лишь полтора года. Когда нацисты получили ключи от имперской канцелярии, они перенесли на государственные институты ту организационную структуру, которая сложилась внутри НСДАП.
Особенности генезиса существенным образом влияли на выбор путей к власти. В Италии пресловутый «поход на Рим» имел псевдореволюционную окраску; фашисты спекулировали на популярности идей революционного низвержения существующих порядков, хотя и действовали в союзе с верхами. Что же касается Германии, то здесь инфильтрация нацистов в партийно-политическую структуру буржуазного государства зашла так далеко, что приход Гитлера в имперскую канцелярию выглядел легальным в соответствии с нормами Веймарской конституции. Но если в первом случае путь был псевдореволюционным, то второй можно назвать псевдолегальным. «Легальное» приобщение к власти нацистов сопровождалось актами террора против антифашистских сил. Вообще тактика фашизма отличается гибкостью, отсюда и многообразие путей, которыми фашисты пробираются к власти. Исследование генезиса фашизма как раз и позволяет глубже изучить существенные черты его политической стратегии и тактики, что имеет немаловажное значение в борьбе против современных разновидностей этого явления.
* * *
Кульминацией первой фашистской волны явились «поход на Рим» и мюнхенский «пивной путч». В период стабилизации (1924—1929 гг.) вызревание фашизма проходило преимущественно в латентных формах, хотя дело и не обошлось без острых вспышек в ряде стран.
Вторая волна поднялась под влиянием мирового экономического кризиса 1929—1933 гг., захватив почти все 30-е годы59. Если в период революционного подъема 1918—1923 гг. особенно рельефно выявились слабости традиционных политических методов буржуазии, то во время кризиса обнажилась несостоятельность традиционных подходов к решению социально-экономических проблем капиталистического общества. Вопрос о путях выхода из кризиса становится вопросом о путях развития государственно-монополистического капитализма.
Внутри буржуазного лагеря противоположные подходы к этой проблеме в конечном счете выкристаллизовались в столкновениях вокруг альтернативы фашистская диктатура или «государство всеобщего благоденствия», причем каждая из возможностей имела разнообразные конкретные формы. Столкновение различных вариантов государственно-монополистического развития открывало благоприятные перспективы для фашизма, поскольку влиятельные фракции буржуазии, прежде всего реакционнейшие монополистические группировки, тяготели к авторитарным методам решения вопроса. Если, с одной стороны, кризис резко активизировал массы, способствовал втягиванию их в политическую борьбу, то, с другой стороны, он порождал предпосылки для направления активности определенных слоев в реакционное русло.
Особенно тесно был связан с внедрением государственно-монополистического регулирования генезис фашизма в наиболее развитых странах капиталистического мира. Об этом уже шла речь применительно к Германии. В США на волне реакции против буржуазно-реформистского «нового курса» Рузвельта всплыла целая команда фашиствующих демагогов (X. Лонг, Ч. Кофлин, Д. Уинрод и др.). В процессе поиска государственно-монополистического решения пришли к фашизму бывший лейборист О. Мосли и французский правый социалист М. Деа.
Пик второй фашистской волны приходился на середину 30-х годов. 30 января 1933 г. фашизм пришел к власти в одной из крупнейших стран Западной Европы — Германии.
Фашистская пропаганда твердила, что наступил «век фашизма», «век корпоративизма» и т. п. Современники стали говорить о «фашистском интернационале». Поводом для этого послужили организованные по итальянской инициативе сборища фашистов в Монтрё (декабрь 1934 г.), Париже (январь 1935 г.), Амстердаме (апрель1935 г.). До того как Италия увязла в войне против Эфиопии, ей принадлежала главная роль в экспорте фашизма. Он осуществлялся через официальные каналы, в частности ведомства министерства иностранных дел, а также через специально созданную для этого организацию «Комитеты действия во имя универсальности Рима».
Ее эмиссары готовили и проводили фашистские конгрессы. Со второй половины 30-х годов ведущая роль переходит к гитлеровской Германии. В преддверии войны акцент делается на формирование «пятой колонны» из фашистских и профашистских элементов, призванных служить вспомогательным отрядом нацистской агрессии.
Было бы серьезной ошибкой объяснять распространение и усиление фашистской опасности только экспортом фашизма из Италии и Германии. Генезис фашизма был обусловлен внутренними предпосылками развития отдельных стран. Влияние извне способствовало их ускоренному вызреванию и более полной реализации.
Следствием установления гитлеровской диктатуры было не просто расширение сферы господства фашизма, а радикализация этого явления в целом, поскольку наиболее мощная и экстремистская его разновидность решающим образом повлияла на все прочие фашистские движения и режимы (в том числе и на муссолиниевскую Италию, которая стала приближаться к «классическому» германскому образцу). Это способствовало более полному и откровенному проявлению варварской сущности фашизма.
Агрессивный союз с главными фашистскими государствами подстегнул фашизацию Японии, где в конце 30-х годов сформировался военно-фашистский режим. Эволюционируют в направлении к фашизму диктатуры в странах Южной и Восточной Европы. Фашистскими чертами «обогащаются» реакционные режимы в государствах Латинской Америки.
Итало-германская интервенция при попустительстве буржуазно-демократических стран Запада помогла утвердиться фашизму в Испании.
Победа фашизма в Германии стимулировала усиление фашистских тенденций в капиталистическом мире. «Но эта победа и неистовства фашистской диктатуры,— подчеркивал Г. Димитров,— вызвали ответное движение за единый пролетарский фронт против фашизма в международном масштабе» 60. В антифашистскую борьбу вовлекались многочисленные и разнообразные социальные слои. Решающая роль в их мобилизации принадлежала коммунистам, накопившим богатый практический и теоретический опыт борьбы. Непреходящая историческая заслуга коммунистического движения состоит в том, что коммунисты сумели организовать отпор мощной волне фашизма. В основной группе западноевропейских стран фашизм не смог прорваться к власти, не сумел создать определенную социальную опору, но было бы опасно недооценивать степень угрозы, исходившей от сравнительно слабых фашистских движений, поскольку фашисты, как показал исторический опыт, могли создавать массовую базу после прихода к власти с помощью влиятельных профашистских фракций господствующих классов. Из этого вытекала необходимость активной и последовательной борьбы против фашизма независимо от того, каковы его шансы на успех. Такого принципа придерживались коммунисты, шедшие в авангарде антифашистских сил. Спад самой мощной фашистской волны, наметившийся со второй половины 30-х годов, в значительной мере был обусловлен силой антифашистского сопротивления. Именно тогда сказались результаты стратегического курса, разработанного VII конгрессом Коминтерна.
Препятствием для фашизма явились глубокие и прочные демократические традиции, наиболее последовательными защитниками и продолжателями которых выступили коммунисты. Это было тем более важно, что среди буржуазии значительно усилились антидемократические тенденции, способствовавшие формированию фашизма и приходу его к власти. Даже в тех странах, где господствующие классы не делали главную ставку на фашизм, они рассматривали его как политический резерв, как благоприятный фон, на котором традиционные правые элементы выглядели «меньшим злом».
При всем многообразии проявлений западноевропейского фашизма в процессе его эволюции во второй половине 30-х годов четко просматривается тенденция к сближению всех его разновидностей с «классическим» германским образцом. Это было обусловлено как функциональной общностью фашистских движений, так и общностью их происхождения. В то же время если суть фашистского феномена в целом определялась как крайнее проявление империалистической реакции, то облик отдельных его разновидностей, степень их силы или слабости обусловливались факторами ситуационными. Поэтому нельзя усматривать фатальную предопределенность в том, что фашизму удалось тогда набрать огромную силу. Историческую ответственность за это несут господствующие классы буржуазного общества, выпестовавшие фашизм и открывшие ему путь к власти.
Третья фашистская волна пришлась на годы второй мировой войны и была прямым следствием агрессии стран «оси». Она разбилась о непреклонную волю народов антигитлеровской коалиции. Гитлеровская агрессия была главной движущей силой этой фашистской волны, поэтому победа над нацистской Германией и ее союзниками, достигнутая при решающей роли СССР и активном участии движения Сопротивления, была победой над международным фашизмом.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Реальные процессы, явления и события послевоенного мира свидетельствуют о том, что в современном капиталистическом обществе сохраняются социально-экономические, политические и духовные предпосылки, генерирующие фашизм, возникают и такие ситуации, которые могут оказаться благоприятными для правых экстремистов. Все эти факторы общего и частного характера связаны в единый узел общим кризисом капитализма, необычайно обострившимся с середины 70-х годов нашего столетия. Особенность этого обострения заключается в том, что оно происходит в условиях развитого государственно-монополистического капитализма. «Характерно, что кризис такой силы поразил высокоразвитую государственно-монополистическую экономику, сложившуюся в послевоенный период»,— подчеркивал Л. И. Брежнев на XXV съезде КПСС 1.
Рычаги, более или менее удовлетворительно обслуживавшие буржуазию, отказывают, теперь ей приходится искать новые возможности, причем какой-то лимит этих возможностей оказался исчерпанным.
В процессе поисков возникают перспективы для самых разнообразных и противоречивых альтернатив, включая
и крайне правые.
Эволюция государственно-монополистического капитализма сопровождается возрастанием относительной самостоятельности государственной власти, политической надстройки. Этот процесс весьма сложный, не укладывающийся в рамки однозначной оценки, тем не менее одно из его последствий — усиление авторитарных тенденций, на которых паразитирует современный фашизм.
В результате обострения общего кризиса капитализма и нарастающего натиска мирового революционного процесса углубляется кризис политической системы в империалистических государствах. Это тоже стимулирует тенденции к авторитарным методам господства, элитарному технократизму. «С развитием государственно-монополистического капитализма,— отмечал на Эссенском международном симпозиуме по проблемам современного фашизма шеф-редактор журнала «Проблемы мира и социализма» К. И. Зародов,— носителями ультрареакционных тенденций все в большей мере выступают различные звенья аппарата самой государственной машины современного капитализма. Усиливается стремление к реакционному самовластию гражданской бюрократии...»2 Рост прерогатив исполнительной власти во всех сферах общественной жизни способствует и созданию правовой системы для репрессий против рабочего класса и прогрессивных сил.
Серьезные сдвиги наблюдаются в политической стратегии современной буржуазии. Империализм утратил господствующие позиции и не в состоянии более оказывать решающее воздействие на мировое развитие. Буржуазии приходится считаться с постоянным усилением мировой социалистической системы, её возрастающим влиянием на социально-экономические и политические процессы современности. «Экономические и научно-технические успехи социалистических стран, классовая борьба вынуждают капитал идти PI на определенные уступки трудящимся в социальной сфере. Он стремится замаскировать растущее увеличение степени их эксплуатации. Таким путем монополистический капитал пытается предотвратить наиболее опасные для буржуазного строя социально-экономические потрясения»,— говорил на Совещании коммунистических и рабочих партий в 1969 г. Л. И. Брежнев 3.
Если прежде политическая стратегия буржуазии строилась главным образом в расчете на силу, то в наше время она вынуждена ориентироваться на продуманное, сознательное приспособление к меняющемуся под натиском мирового революционного процесса миру; империализм лишен былой свободы политического маневра. Однако, как подчеркивал Л. И. Брежнев, империализм — «сильный и коварный противник. Он многому научился, старается извлечь уроки из своих поражений, приспособиться к новой обстановке» 4,
Буржуазии приходится консолидировать свои ряды ггреимущественно на основе социально-политического маневрирования, что наиболее характерно для либерально-реформистских методов отстаивания ее классового господства. В докладе «Великий Октябрь и прогресс человечества» Л. И. Брежнев отметил: «Конечно, буржуазия противник опытный. Она меняет тактику, маневрирует. Методами частичных реформ она пытается укрепить свои позиции, ослабить тягу масс к социализму» 5. Причем эти гибкие методы усвоены различными фракциями правящих кругов, вплоть до умеренных консерваторов. Наблюдается известная нивелировка тактико-стратегических принципов в широком спектре от реформизма до умеренного консерватизма.
В этом процессе многие на Западе склонны усматривать гарантию от возрождения фашистской угрозы. Однако такой подход грешит односторонностью. «Ослабление капиталистической системы,— пишет А. А. Галкин,— выражается также в оттеснении откровенно буржуазных партий на крайний фланг и в укреплении позиций рабочих партий». В противовес этому «у правящего класса вновь растет тяга к прямым насильственным действиям» 6.
Активизируются консервативные элементы. Они пытаются всплыть на поверхность, используя неудачи либерально-реформистской политики, утверждая, что лишь с консерватизмом связаны шансы буржуазного общества на выход из кризисного тупика 7. Попытки консервативных сил добиться поворота вправо представляют самую серьезную опасность. В этой связи особенно актуально звучит вывод, сделанный на Конференции коммунистических и рабочих партий Европы в 1976 г.: «Необходимо искоренить фашизм, предотвратить его возрождение в открытой или завуалированной форме, бороться против организации и деятельности фашистских и неофашистских террористических организаций и групп» 8.
С консервативной реакцией современный фашизм имеет общие корни; хотя у неофашизма много новых элементов в идеологии, пропагандистских методах и тактике, ему присуща способность к мимикрии, которая порой способна сбить с толку. Однако при сопоставлении современного фашизма с «классическими» образцами преемственная связь проступает четко и явственно. В современном фашизме, как и в фашизме «традиционном», сочетаются «социально-политический консерватизм и реакционность правящего класса с мелкобуржуазными иллюзиями и бунтарством»9. Эти два варианта экстремизма сливаются в фашизме воедино, но между ними, как и в прошлом, возникают коллизии чаще всего тактического свойства.
Неофашистские террористы теперь часто маскируются под «левых». Эту возможность создают для них своей террористической тактикой всякого рода левацкие группировки. Хотя такие итальянские экстремистские организации, как «рабочая автономия», «красные бригады» и т. п., имеют левацкую окраску, их практическая деятельность сливается с неофашистским экстремизмом. Видный идеолог международного неофашизма М. Бардеш откровенно признает, что благодаря левацким террористам возникает благоприятная ситуация для неофашистских сил: «Используя в качестве политических инструментов террор, грабежи и убийство, „левые" делают необходимым установление авторитарного законодательства и создают возможность для возникновения спонтанных групп самозащиты» 10. Под предлогом борьбы против ультралевого терроризма особенно активно в роли ревнителей порядка выступают западногерманские неонацисты. Таким образом, современный фашизм паразитирует и на ультраправых и на ультралевых экстремистских тенденциях, усугубленных обострением общего кризиса капитализма. В отличие от межвоенного времени, когда в ряде стран фашизм стал главным орудием реакции, «на протяжении всего послевоенного периода фашистские движения служат в основном политическим резервом империалистической буржуазии, которая бросает его в бой пока что в сравнительно ограниченных масштабах» и. Относительная слабость неофашистских движений в современном мире не должна быть поводом для недооценки исходящей от них угрозы. Сам факт их существования влияет негативно на духовно-политический климат многих стран. Кроме того, как показывает исторический опыт, они могут быстро набирать силу. Наличие неофашистских организаций может способствовать сдвигу вправо и благодаря тому, что на их фоне более приемлемыми выглядят прочие правые элементы.
Развитие государственно-монополистического капитализма, научно-техническая революция в условиях капитализма порождают такие социальные последствия, которыми могут воспользоваться неофашистские элементы. По-прежнему питательной социальной средой для фашизма являются мелкобуржуазные и средние слои, которые не всегда достаточно осознанно ориентируются в сложной современной обстановке. К этому следует добавить и крестьянство, подвергающееся интенсивному вымыванию. Не случайно в Италии наибольшую поддержку неофашисты нашли на Юге, с его отсталым, зараженным предрассудками крестьянским населением и могущественными реакционно-консервативными группировками латифундистов. Теряют социальный статус служащие и представители интеллигенции, чей род занятий превратился в массовые профессии. Логика социальной борьбы влечет их влево, но, учитывая умение фашистов спекулировать на нуждах и чаяниях социально ущемленных слоев, следует считаться с потенциальной возможностью временного перехвата какой-то их части неофашизмом.
Сохраняются и социально-психологические источники фашистской опасности. Современное буржуазное общество усиленно стремится привить своим гражданам конформизм, аполитичность, индифферентность, превратить их в элементарных «потребителей», легко поддающихся манипулированию со стороны господствующих классов.
Обострение общего кризиса капитализма все явственнее обнажает неизлечимые язвы буржуазного общества. Инфляция, безработица, энергетический кризис, рост преступности, моральное разложение — все это вызывает острую психологическую реакцию у населения Запада, причем далеко не все его категории способны разобраться в истинных причинах этих социальных бедствий. Чувство социального недовольства в сочетании с ощущением собственного бессилия порождает мессианские настроения. Отсюда упование на «сильную личность», способную навести «порядок». Характерно, что именно в такой атмосфере возник спрос на литературу о Гитлере. Это не значит, конечно, что для недовольных существующим положением вещей мелкобуржуазных и средних слоев нацистский фюрер выглядит сегодня эталоном «сильной личности», но они усматривают в его.деятельности определенные «позитивные» моменты, услужливо подсказываемые влиятельными буржуазными историками.
Современный фашизм пытается спекулировать и на кризисе буржуазной культуры. Научно-техническая революция в условиях государственно-монополистического капитализма углубила противоречия между техническим прогрессом и культурой. Как никогда остро встает проблема «человеческого фактора» в буржуазном мире. Растущее отчуждение личности находит отражение в модной на Западе теории «деперсонализации». Все сильнее дает о себе знать тенденция к бездуховному существованию. Неофашистские идеологи, учитывая это, пытаются выступить в роли спасателей человеческих духовных ценностей. Так, на страницах журнала «Национ Ойропа» можно найти выступления, решительно осуждающие «безудержную технизацию и нескончаемую индустриализацию, которые делают жизнь бесчеловечной, отчуждают от человека его человеческое содержание, разрушают основы жизни». Если раньше традиционный фашизм откровенно издевался над гуманистическими идеалами и ценностями, то теперь определенные элементы из современного неофашистского лагеря выступают с псевдогуманных позиций 12.
Таким образом, фашизм представляет собой потенциальную опасность, с которой нельзя не считаться. Однако марксистам чужд фаталистический взгляд на перспективы фашистской реакции. Они учитывают всю совокупность факторов как способствующих, так и противодействующих реализации фашистского потенциала, таящегося в недрах капиталистической системы.
Подлинно научный анализ фашизма и реалистическая оценка фашистской опасности в современном мире возможны лишь на основе марксистско-ленинской методологии и огромного политического опыта, накопленного коммунистическим движением в антифашистской борьбе.
Последовательную борьбу против неофашизма ведут коммунисты; обогащенные историческим опытом, они стремятся не дать ему развиться в такие страшные явления, какими в свое время стали фашистские режимы.
Попытки империалистов вновь ввергнуть мир в состояние «холодной войны» активизируют неофашистские элементы. Поэтому борьба за сохранение и упрочение разрядки — это одновременно борьба против фашистской угрозы. В успехе ее заинтересовано все прогрессивное человечество.
Коммунистические и рабочие партии видят свою задачу в сплочении всех антифашистских сил, в создании широкого фронта борьбы против всевластия монополий за мир и социальный прогресс.
Необратимые изменения в соотношении сил между двумя противоборствующими системами, рост влияния рабочего класса на важнейшие социально-экономические и политические процессы современности, его растущая способность объединять вокруг себя широкие антифашистские силы, наконец, накопленный народами исторический опыт — все это резко ограничивает возможности империалистической реакции и ее крайнего проявления фашизма.