Владимир
Высоцкий. 1960 и 1980 годы |
Сорок девять
дней
Суров же ты, климат
охотский, -
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых - Федотов Иван.
Стихия реветь
продолжала -
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
Суровей, ужасней
лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, -
И принято было решенье -
И начали есть сапоги.
Последнюю съели
картошку,
Взглянули друг другу в глаза...
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, -
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
Сердца продолжали
работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в
лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин
заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился,
держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
"Друзья!.." Через
час: "Дорогие!..
" "Ребята! - Еще через час. -
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
Забудем про пищу - чего
там! -
А вспомним про наших солдат..."
"Узнать бы, - стал бредить Федотов, -
Что у нас в части едят".
И вдруг: не мираж ли, не
миф ли -
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летит вертолет. ...
Окончены все переплеты -
Вновь служат, - что, взял, океан?! -
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
1960
Педагогу
Е. Ф. Саричевой
Вы обращались с нами
строго,
Порою так, что не дыши,
Но ведь за строгостью так много
Большой и преданной души.
Вы научили нас, молчащих,
Хотя бы сносно говорить,
Но слов не хватит настоящих,
Чтоб Вас за все благодарить.
1960
День на редкость - тепло
и не тает, -
Видно, есть у природы ресурс, -
Ну... и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
Сердце бьется, как будто
мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по-турецки
Черных кофе, - оно и стучит!
Пить таких не советую
доз, но -
Не советую даже любить! -
Есть знакомый один - виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
Нет, жить можно, жить
нужно и - много:
Пить, страдать, ревновать и любить, -
Не тащиться по жизни убого -
А дышать ею, петь ее, пить!
А не то и моргнуть не
успеешь -
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь -
Но... пора уж на ладан дышать!
Надо так, чтоб когда подытожил
Все, что пройдено, - чтобы сказал:
"Ну, а все же не плохо я прожил, -
Пил, любил, ревновал и страдал!"
Нет, а все же природа
богаче!
День какой! Что - поэзия? - бред!
...Впрочем, я написал-то иначе,
Чем хотел. Что ж, ведь я - не поэт.
1960
Если б я был физически
слабым -
Я б морально устойчивым был, -
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Если б я был физически
сильным -
Я б тогда - даже думать боюсь! -
Пил бы влагу потоком обильным,
Но... по бабам - ни шагу, клянусь!
Ну а если я средних
масштабов -
Что же делать мне, как же мне быть? -
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
1960
Про меня говорят: он,
конечно, не гений, -
Да, согласен - не мною гордится наш век, -
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне - не тот у меня интеллект.
Я однажды сказал: "Океан
- как бассейн", -
И меня в этом друг мой не раз упрекал, -
Но ведь даже известнейший физик
Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.
И пишу я стихи про
одежду на вате, -
И какие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух
зарыдал.
Я пишу обо всем: о
животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, -
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что, прости меня, Муза, - я бросил тебя!
Говорят, что я скучен, -
да, не был я в Ницце, -
Да, в стихах я про воду и пар говорил...
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в
больнице -
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от
длительной спячки,
От кошмарных ночей - {и} вот снова дышу, -
Я очнулся от бело-пребелой горячки -
В ожидании следующей снова пишу!
Владимир Высоцкий. 1980
год
из телефильма "Наше
призвание"
Из класса в класс мы
вверх пойдем как по ступеням,
И самым главным будет здесь рабочий
класс.
И первым долгом мы, естественно,
отменим
Эксплуатацию учителями нас.
Да здравствует новая школа!
Учитель уронит, а ты подними!
Здесь дети обоего пола
Огромными станут людьми.
Мы строим школу, чтобы
грызть науку дерзко.
Мы все разрушим изнутри и оживим,
Мы серость выбелим и выскоблим до
блеска,
Все теневое мы прикроем световым.
Так взрасти же нам школу, строитель! -
Для душ наших детских теплицу, парник.
Где учатся - все, где учитель
Сам в чем-то еще ученик.
1980
Под деньгами на кону -
Как взгляну - слюну сглотну! -
Жизнь моя, и не смекну.
Для чего играю,
Просто ставить по рублю
Надоело - не люблю:
Проиграю - пропылю
На коне по раю.
Проскачу в канун
Великого поста
Не по вражескому - ангельскому - стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
Воля в глотку льется
Сладко натощак -
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
А веселее пьется
На тугой карман -
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
В кровь ли губы окуну
Или вдруг шагну к окну,
Из окна в асфальт нырну -
Ангел крылья сложит,
Пожалеет на лету -
Прыг со мною в темноту,
Клумбу мягкую в цвету
Под меня подложит...
Проскачу в канун
Великого поста
Не по вражескому - ангельскому - стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
Воля в глотку льется
Сладко натощак -
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
А веселее пьется
На тугой карман -
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
Кубок полон, по вину
Крови пятна - ну и ну! -
Не идут они ко дну -
Струсишь или выпьешь!
Только-только пригубил, -
Вмиг все те, кого сгубил,
Подняли, что было сил,
Шухер или хипеш.
Проскачу в канун
Великого поста
Не по вражескому - ангельскому - стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
Воля в глотку льется
Сладко натощак -
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
А веселее пьется
На тугой карман -
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
1980
Проскакали всю страну,
Да пристали кони, буде!
Я во синем во Дону
Намочил ладони, люди.
Кровушка спеклася
В сапоге от ран, -
Разрезай, Настасья,
Да бросай в бурьян!
Во какой вояка,
И "Георгий" вот,
Но опять, однако,
Атаман зовет.
Хватит брюхо набивать!
Бают, да и сам я бачу,
Что спешит из рвани рать
Волю забирать казачью.
Снова кровь прольется?
Вот такая суть:
Воли из колодца
Им не зачерпнуть.
Плачут бабы звонко...
Ну! Чего ревем?!
Волюшка, Настенка, -
Это ты да дом.
Вновь скакали по степу,
Разом все под атаманом,
То конями на толпу,
То - веревкой, то - наганом.
Сколь крови не льется -
Пресный все лиман.
Нет! Хочу с колодца,
Слышь-ка, атаман.
А ведерко бьется
Вольно - вкривь и вкось...
Хлопцы, хлопцы, хлопцы,
Выудил, небось!
Есть у атамана зуй,
Ну а под зуем - кобыла...
Нет уж, Настенька, разуй,
Да часок чтоб тихо было.
Где, где речь геройска
Против басурман?
Как тебе без войска
Худо, атаман!
Справная обновка,
Век ее постыль:
Это не винтовка,
Это мой костыль.
1980
Где девочки? Маруся, Рая,
Роза?
Их с кондачка пришлепнула ЧеКа,
А я - живой, я - только что с Привоза,
Вот прям сейчас с воскресного толчка!
Так что, ребята! Ноты
позабыты,
Зачеркнуто ли прежнее житье?
Пустились в одиссею одесситы -
В лихое путешествие свое.
А помните вы Жорика-маркера
И Толика - напарника его?
Ему хватило гонора, напора,
Но я ответил тоже делово.
Он, вроде, не признал
меня, гадюка,
И с понтом взял высокий резкий тон:
"Хотите, будут речь вести за Дюка?
Но за того, который Эллингтон"...
1980
Мог бы быть я при теще,
при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвален и воспет.
Он стоит, как стоял, он и
будет стоять,
Если только опять не начнут шутковать,
Ибо шутка в себе ох как много таит.
А пока что Париж как стоял, так стоит.
1980
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
А ну! Сомкнуть ряды и рты!
А ну, втяните животы!
А у кого они пусты -
Ремни к последней дырке!
Ну как такое описать
Или еще отдать в печать?
Но, даже если разорвать, -
Осталось на копирке:
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
Вообще такие времена
Не попадают в письмена,
Но в этот век печать вольна -
Льет воду из колодца.
Товарищ мой (он чей-то зять)
Такое мог порассказать
Для дела... Жгут в печи печать,
Но слово остается:
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
1980
В стае диких гусей был
второй,
Он всегда вырывался вперед,
Гуси дико орали: "Встань в строй!"
И опять продолжали полет.
А однажды за Красной
Горой,
Где тепло и уютно от тел,
Понял вдруг этот самый второй,
Что вторым больше быть не хотел:
Все равно - там и тут
Непременно убьют,
Потому что вторых узнают.
А кругом гоготали: "Герой!
Всех нас выстрелы ждут вдалеке.
Да пойми ты, что каждый второй
Обречен в косяке!"
Бой в Крыму: все в дыму,
взят и Крым.
Дробь оставшихся не достает.
Каждый первый над каждым вторым
Непременные слезы прольет.
Мечут дробью стволы, как
икрой,
Поубавилось сторожевых,
Пал вожак, только каждый второй
В этом деле остался в живых.
Это он, е-мое,
Стал на место свое,
Стал вперед, во главу, в острие.
Если счетом считать -
сто на сто! -
И крои не крои - тот же крой:
"Каждый первый" не скажет никто,
Только - "каждый второй".
...Все мощнее машу: взмах
- и крик
Начался и застыл в кадыке!
Там, внизу, всех нас - первых, вторых -
Злые псы подбирали в реке.
Может быть, оттого, пес
побрал,
Я нарочно дразнил остальных
Что во "первых" я с жизнью играл,
И летать не хотел во "вторых"...
Впрочем, я - о гусях:
Гусь истек и иссяк -
Тот, который сбивал весь косяк.
И кого из себя ты не
строй -
На спасение шансы малы:
Хоть он первый, хоть двадцать второй -
Попадет под стволы.
1980
Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать,
Врачи чуть-чуть поахали:
"Как? Залпом? Восемьсот?"
От смеха ли, от страха ли
Всего меня трясет.
Теперь я - капля в море,
Я - кадр в немом кино,
И двери - на запоре,
А все-таки смешно.
Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса,
Но ужас мой - смешной.
Виденья все теснее,
Страшат величиной:
То - с нею я, то - с нею...
Смешно! Иначе - ной.
Не сплю - здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия
И жду - сейчас войдут.
Халат закончил опись
И взвился - бел, крылат...
"Да что же вы смеетесь?" -
Спросил меня халат.
Но ухмыляюсь грязно я
И - с маху на кровать:
"Природа смеха - разная,
Мою - вам не понять.
Жизнь - алфавит, я где-то
Уже в "це", "че", "ша", "ще".
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Попридержусь рукою я
Чуть-чуть за букву "я",
В конце побеспокою я," -
Сжимаю руку я.
Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
"С покойных взятки гладки", -
Смеялся я вообще.
Смешно мне в голом виде
лить
На голого ушат,
А если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата - не помеха,
Похмелье - ерунда!
И было мне до смеха -
Везде, на все, всегда.
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали: сю-сю...
Вы - втихаря хихикали,
А я - давно во всю.
1980
Жан, Жак, Гийом, Густав -
Нормальные французы, -
Немного подлатав
Расползшиеся узы,
Бесцветные, как моль,
Разинув рты без кляпа,
Орут: "Виват, Жан Поль,
Наш драгоценный папа!"
Настороже, как лось,
Наш папа, уши - чутки.
Откуда что взялось -
Флажки, плакаты, дудки?
Страшась гореть в аду,
Поют на верхней ноте.
"А ну-ка, ниспаду
Я к вам на вертолете!"
"Есть риск -
предупредил
Пилот там, на экране, -
Ведь шлепнулся один
Не вовремя в Иране".
"Смелее! В облака,
Брат мой, ведь я в сутане,
А смерть - она пока
Еще в Афганистане!" -
И он разгладил шелк
Там, где помялась лента,
И вскоре снизошел
До нас, до президента.
Есть папа, но была
Когда-то божья мама.
Впервые весела
Химера Нотр-Дама.
Людским химер не мерь -
Висит язык, как жало.
Внутри ж ее теперь
Чего-то дребезжало.
Ей был смешон и вид
Толпы - плащи да блузки...
Ан, папа говорит
Прекрасно по-французски.
Поедет в Лувр, "Куполь"
И, может быть, в Сорбонну,
Ведь папа наш, Жан Поль,
Сегодня рад любому.
Но начеку был зав
Отделом протокола:
Химере не сказав
Ни слова никакого,
Он вышел. Я не дам
Гроша теперь за папу.
Химеры Нотр-Дам,
Опять сосите лапу!
1980
М. Шемякину - другу и
брату -
посвящен сей полуэкспромт.
Мне снятся крысы, хоботы
и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня,
Но вместо них я вижу виночерпия,
Он шепчет: "Выход есть - к исходу дня
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердия
Отпустят, и расплавится броня!"
Я - снова - я, и вы теперь мне верьте, я
Немного попрошу взамен бессмертия, -
Широкий тракт, холст, друга, да коня,
Прошу покорно, голову склоня:
Побойтесь Бога, если не меня,
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана
Грея ли,
Но чтобы душу дьяволу - ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату, Боже, сохрани, -
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о, Боже, охрани,
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
1 июня 1980
Неужто здесь сошелся
клином свет,
Верней, клинком ошибочных возмездий...
И было мне неполных двадцать лет,
Когда меня зарезали в подъезде.
Он скалился открыто - не
хитро,
Он делал вид, что не намерен драться,
И вдруг - ножом под нижнее ребро,
И вон - не вынув, чтоб не замараться.
Да будет выть-то! Ты не
виновата -
Обманут я улыбкой и добром.
Метнулся в подворотню луч заката
И спрятался за мусорным ведром...
Еще спасибо, что стою не
в луже,
И лезвие продвинулось чуть глубже,
И стукнула о кафель рукоять,
Но падаю - уже не устоять.
до 1 июня 1980
По речке жизни плавал
честный Грека
И утонул, иль рак его настиг.
При Греке заложили человек,
А Грека - "заложил за воротник".
В нем добрая заложена
основа,
Он оттого и начал поддавать.
"Закладывать" - совсем простое
слово
А в то же время значит: "предавать".
Или еще пример такого
рода:
Из-за происхождения взлетел,
Он вышел из глубинки, из народа,
И возвращаться очень не хотел.
Глотал упреки и зевал от
скуки,
Что оторвался от народа - знал,
Но "оторвался" - это по науке,
На самом деле - просто убежал.
{1980}
Михаилу Шемякину - чьим
другом посчастливилось быть мне!
Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь, -
Вспоминай всегда про Вовку -
Где, мол, друг-товарищ?!
И в лицо трехстопным
матом -
Можешь хоть до драки!
Про себя же помни - братом
Вовчик был Шемяке.
Баба, как наседка
квохчет
(Не было печали!)
Вспоминай!!! Быть может, Вовчик -
"Поминай как звали!"
M.Chemiakin - всегда, везде
Шемякин.
А по сему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи!
Мишка! Милый! Брат мой
Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По-жи-вь-ем!
Po-gi-viom.
1980
И снизу лед, и сверху -
маюсь между:
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду!
А там - за дело в ожиданьи виз.
Лед надо мною -
надломись и тресни!
Я весь в поту, хоть я не от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека -
сорок с лишним, -
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед
Всевышним,
Мне будет чем ответить перед Ним.
11 июня 1980
(Вариации на цыганские
темы)
Шел я, брел я, наступал
то с пятки, то с носка, -
Чувствую - дышу и хорошею...
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я ее и знать не знал,
меняя города, -
А она мне шепчет: "Как ждала я!.."
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и
когда?
Сам связался с нею, не желая.
Одному идти - куда ни шло,
еще могу, -
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу,
-
С виду прост, а изнутри - коварен.
Я не клевещу, подобно
вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, -
Так что - никаких противоречий.
Одари судьба, или за
деньги отоварь! -
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя - чахоточная тварь,
-
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет - как
бичами не бичуй,
Ночью - бац! - со мной на боковую:
С кем-нибудь другим хоть ночь переночуй,
-
Гадом буду, я не приревную!
1980
Я не спел вам в кино,
хоть хотел,
Даже братья меня поддержали:
Там, по книге, мой Глеб где-то пел,
И весь МУР все пять дней протерпел,
Но в Одессе Жеглова зажали.
А теперь запылает моя
щека,
А душа - дак замлеет.
Я спою, как из черного ящика,
Что всегда уцелеет.
Генеалоги Вайнеров
бьются в тщете -
Древо рода никто не обхватит.
Кто из них приписал на Царьградском
щите:
"Юбилеями правят пока еще те,
Чей он есть, юбилей, и кто платит"?
Первой встрече я был
очень рад,
Но держался не за панибрата.
Младший брат был небрит и не брат -
Выражался как древний пират,
Да и старший похож на пирата.
Я пил кофе - еще на
цикории,
Не вставляя ни слова,
Ну а вайнеры-братики спорили
Про характер Жеглова.
В Лувре я - будь я
проклят! - попробуй, налей!
А у вас - перепало б и мне там.
Возле этой безрукой - не хошь, а лелей,
Жрать охота, братья, а у вас - юбилей
И наверно... конечно, с банкетом.
Братья! Кто же вас
сможет сломить?
Пусть вы даже не ели от пуза...
Здоровы, а плетете тончайшую нить.
Все читали вас, все, - хорошо б опросить
Членов... нет, - экипажи "Союза".
Я сегодня по "ихнему"
радио
Не расслышал за воем
Что-то... "в честь юбилея Аркадия
Привезли под конвоем..."
Все так буднично, ровно
они, бытово.
Мы же все у приемников млеем.
Я ж скажу вам, что ежели это того...
Пусть меня под конвоем везут в ВТО -
С юбилеем, так уж с юбилеем.
Так о чем же я, бишь, или
вишь?
Извини - я иду по Аркаде:
МУР и "зря ты душою кривишь" -
Кончен ты! В этом месте, малыш,
В сорок пятом работал Аркадий.
Пусть среди экспонатов
окажутся
Эти кресла, подобные стулу.
Если наши музеи откажутся -
Увезу в Гонолулу.
Не сочтите за лесть
предложенье мое,
Не сочтите его и капризом,
Что скупиться, ведь тут юбилей, е-мое! -
Все, братьями моими содеянное
Предлагаю назвать "вайнеризмом"!
1980
Граждане, ах, сколько ж я
не пел, но не от лени -
Некому: жена - в Париже, все дружки -
сидят.
Даже Глеб Жеглов - хоть ботал чуть по
новой фене -
Ничего не спел, чудак, пять вечеров
подряд.
Хорошо, что в зале нет
Не наших всех сортов,
Здесь - кто хочет на банкет
Без всяких паспортов.
Расскажу про братиков -
Писателей, соратников,
Про людей такой души,
Что не сыщешь ватников.
Наше телевидение
требовало резко:
Выбросить слова "легавый", "мусор"
или "мент",
Поменять на мыло шило, шило - на
стамеску.
А ворье переиначить в "чуждый
элемент".
Но сказали брат и брат:
"Не! Мы усе спасем.
Мы и сквозь редакторат
Все это пронесем".
Так, в ответ подельники,
Скиданув халатики,
Надевали тельники,
А поверх - бушлатики.
Про братьев-разбойников
у Шиллера читали,
Про Лаутензаков написал уже Лион,
Про Серапионовых листали Коли, Вали...
Где ж роман про Вайнеров? Их - два на
миллион!
Проявив усердие,
Сказали кореша:
""Эру милосердия"
Можно даже в США".
С них художник
Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников.
1980
Письмо торговца
ташкентскими фруктами с центрального рынка
Жора и Аркадий Вайнер!
Вам салям алейкум, пусть
Мы знакомы с вами втайне, -
Кодекс знаем наизусть.
Пишут вам семь
аксакалов
Гиндукушенской земли,
Потому что семь журналов
Вас на нас перевели.
А во время сбора хлопка
(Кстати, хлопок нынче - шелк)
Наш журнал "Звезда Востока"
Семь страниц для вас нашел.
Всю Москву изъездил в
"ЗИМе"
Самый главный аксакал -
Ни в едином магазине
Ваши книги не сыскал.
Вырвали два старших
брата
Все волосья в бороде -
Нету, хоть и много блата
В "Книжной лавке" - и везде.
Я за "Милосердья эру"
-
Вот за что спасибо вам! -
Дал две дыни офицеру
И гранатов килограмм.
А в конце телевиденья -
Клятва волосом седым! -
Будем дать за продолженье
Каждый серий восемь дань.
Чтобы не было заминок
(Любите кюфта-бюзбаш?)
Шлите жен Центральный рынок -
Полглавы - барашка ваш.
Может это слишком
плотски,
Но за песни про тюрьмы
(Пусть споет артист Высоцкий)
Два раз больше платим мы.
Не отыщешь ваши гранки
И в Париже, говорят...
Впрочем, что купить на франки?
Тот же самый виноград.
Мы сегодня вас читаем,
Как абзац - кидает в пот.
Братья, мы вас за - считаем -
Удивительный народ.
Наш праправнук на
главбазе -
Там, где деньги - дребедень.
Есть хотите? В этом разе
Приходите каждый день.
А хотелось, чтоб в
инъязе...
Я готовил крупный куш.
Но... Если был бы жив Ниязи...
Ну а так - какие связи? -
Связи есть Европ и Азий,
Только эти связи чушь.
Вы ведь были на КАМАЗе:
Фрукты нет. А в этом разе
Приезжайте Гиндукуш!
|